Проснувшись в очередной раз, я увидел великолепного мужчину, каким мне всегда хотелось быть. При его росте ему не пришлось бы вставать на стул, чтобы достать старые альбомы фотографий со шкафа, ширины его плеч достаточно было для вместительного журнального столика, черные кудри выглядели такими тугими, что едва ли смогли бы их выпрямить мои пальцы. Острые скулы придавали ему вид целеустремленный и жестокий, бледные губы, предназначенные для сигар и широких бокалов, создавали неровным изгибом своим улыбку хищного самодовольства. Длинный, с мягкой горбинкой нос должен был указывать на значительный размер его мужского органа, брови могли бы быть и чуть более густыми, если хотели соответствовать прочим чертам в мужественности их, а чуть сощуренные глаза холодили брезгливым вожделением пресытившегося сластолюбца.

За его спиной, скрывая название фильма, виднелась афиша, представлявшая его в образе полуголого воина с шипометом в правой руке, левой указывающего куда-то перед собой, выкрикивающего приказы следующей за ним армии скелетов. Где-то позади них оранжевым всплеском распирал темноту взрыв, испуганно жалась к пустоте тонколицая брюнетка и происходило много всего другого, представленного мне не допускавшими уточнений деталями.

Мужчина говорил, замирал, наклонив голову, внимая, как предположил я, вопросам, заигрывающе смеялся, пожимал плечами, взмахивал короткими пальцами, демонстрируя собой существо успешное и самоуверенное и не способное заинтересовать меня ничем, кроме внешнего превосходства.

Я почти готов был уже вернуться к своей папоротниковой дремоте, когда неожиданное смещение вынудило меня очнуться, как будто в комнату вползла на крокодиловых ногах леопардово – обморочная галлюцинация.

На экране появилась моя жена.

По долгу работы ей часто приходилось бывать на различных мероприятиях, включавших и премьеры всевозможных фильмов, от развлекательного неистовства до унылого глубокомыслия. Не обращая внимания на камеру, она шла в задумчивой торопливости, чуть опустив голову, но мужчина, ощутив ее появление, обернулся, окликнул ее и она, вскинув взор, приветливо улыбнулась ему, в то же мгновение изменив движение так, что в два шага оказаться подле него. Все, что было на ней, выбрало для себя черный цвет. Опустошенный золотой звездой топ прилипал к столь же темному под ним бюстгальтеру, столкнувшему груди, сдавившему их в округлом величии, изогнувшем цепкой пыткой искристые лучи. Прозрачные перчатки затеняли собой руки, не решаясь прикоснуться к заразным пальцам, юбка кружилась кичливыми волнами, тонкие золотистые кольца во множестве столпились на запястьях, тусклая помада заволокла губы, дразня гибельным контрастом вспоротые прямым пробором волосы, допустившие в себя желтоватого оттенка ровно столько, сколько требовалось на устранение простодушной их белизны.

Стоило Ирине приблизиться к актеру, как он схватил ее за локоть и притянул к себе, немедля переместив на талию вынырнувшую с другой стороны под рукой моей жены руку.

Ничуть не сопротивляясь тому и принимая это так, как будто была она его спутницей, если не более того, она стояла рядом с актером, глядя то на него, то на что-то за пределами экрана с некоторым беспокойством, ожидая или опасаясь опоздания. Мужчина все сильнее прижимал ее к себе и я увидел, как левая ее грудь вдавливается в его руку, а пальцы актера поднимаются при этом от талии все выше, намереваясь коснуться груди правой. Волнение мое достигло при этом того суетливого предела, за которым не могло быть ничего, кроме блаженной темноты, где густой яростью прорастали и шевелились под ревнивыми ветрами дурманные травы подозрений и я не узнал, насколько далеко зашел он в своей ласке.