За завтраком на следующее утро, состоявшим из пытавшихся свернуться в раковинную твердость пластинок сыра на подгоревших тостах, я осведомился у нее, как прошел вчерашний вечер.

– У меня была очень тяжелая встреча. – ухмыльнувшись, я порадовался отсутствию лжи, ведь мужчина тот явно весил больше меня.

– Все закончилось успешно? – в этом мне также не приходилось сомневаться.

– Более чем. – опустив взгляд, она впилась маленькими зубками в неподатливый черствый сыр.

Рассматривая ее, сидевшую напротив меня за узким кухонным столиком, позволившую тонкому серому джемперу соскользнуть с правого покатого плеча, я ощутил знобящее желание, опознаваемое как вожделение, но не производящее обычного и достойного эффекта. Нечто должно было быть содеяно с этой женщиной и немедленно, она требовала, взывала к любому направленному по отношению к ней действию, непременно насильственному, отягчающее – плотскому, причиняющему страдания и слезы. За невозможностью совокупиться с ней, не беспокоясь о ее желаниях и ощущениях, мне оставалось только ударить ее и левая моя рука, вспомнив свои главенствующие привычки, стала уже сжиматься в кулак, когда взгляд мой напомнил ей о недостатке сил даже для пощечины. Путь на кухню потребовал от меня немалого времени и жене пришлось поддержать меня, когда, оттолкнувшись, перемахнул я от стены на шаткий скрипучий стул. Ни о каком насилии не приходилось и думать. Поразмыслив о том, не следует ли мне хотя бы плюнуть в нее, я счел это неспособным продемонстрировать мое презрение к ней и уменьшить сотрясающее мои руки раздражение. Вернув недоеденный бутерброд на тарелку с синими кошками, кусающими друг друга за хвосты вдоль всего ее края, я прикоснулся кончиками пальцев к ручке чашки, неуверенный, следует ли мне пить кофе. В прошлый раз после пары глотков сердцебиение мое ускорилось до угрожающего инфарктом мельтешения.

Калейдоскопический узор на черной чашке менялся вместе с температурой. В движении его многоугольных элементов, яркостью своей выжигающих взор, чудилась мне головокружительная насмешка самой вселенной над моими состоянием и положением.

Вдыхая раздражающий, чуть более горький, чем мне хотелось, аромат кофе, я чувствовал в себе намного больше силы по сравнению со вчерашним утром и причиной того никак не мог быть съеденный мной бутерброд или совершенная намедни экспедиция за подобием его. Новые ощущения позволяли мне надеяться на то, ублажение моей жены в ближайшее время пальцами и языком, добиваясь тем самым уменьшения ее интереса в других мужчинах. На некоторое время того должно было хватить. Вскоре потребность в мужском члене станет для нее угрожающе нестерпимой, из-за чего мужчины начнут оборачиваться ей вслед, даже если на ней будут самые скромные одежды, ноздри их будут расширяться, руки сжиматься в кулаки и они начнут оглядываться в поисках противника.

Стоило ей уйти, с обещанием не задерживаться надолго, как я перебрался на диван в зале и включил телевизор. Устройство, полученное от палочника до сих пор было подключено к нему. От неприятных расспросов меня спасло только то, что Ирина редко появлялась в этой комнате. Иногда в течении нескольких месяцев никто из нас не заходил в нее, существуя между спальней и кухней. Сам я, находясь дома, проводил немало времени в кабинете, представленном как принадлежащее исключительно мне пространство. Дверь его никогда не запиралась, не было и запрета для жены на посещение. Безо всякого стеснения хранил я в не имеющих замков ящиках стола коллекции бесчисленных фотографий, изображавших женщин и мужчин в самых различных вариациях совокупления, представавших в соблазняющих одеждах и изысканно украшенной наготе, ублажавших себя при помощи рук, предметов и устройств или же замерших в позах, служивших воплощением заключенной в тех существах непреклонной похоти. Имелось у меня и множество видеозаписей, включавших в себе все доступные человеческой плоти извращения и все они были просмотрены Ириной либо совместно со мной, либо в крикливом уединении. Между нами не существовало ни тайн, ни запретов. И то и другое я находил смешным, жалким и бессмысленным.