Какого черта я творю?

Случившееся ранее было неясным, тревожным и вовсе не должно описываться с такими грубыми подробностями.

Я никогда раньше не рисовала ничего столь масштабного.

Обхватив себя руками, я едва не корчусь от острой боли.

Дерьмо.

Кажется, меня сейчас вырвет.

– Вау.

Низкий голос, раздавшийся за спиной, испугал меня, и я вздрогнула, обернувшись лицом к брату.

К счастью, из близнецов он более сговорчивый.

Брэндон стоит возле двери, на нем шорты цвета хаки и белая футболка. Волосы, напоминающие темный шоколад, растрепались во все стороны, как будто он только что выпрыгнул из кровати и приземлился в моей студии.

Он тычет пальцем в направлении моего полотна, полного ужаса.

– Твоих рук дело?

– Нет. То есть да… может быть. Не знаю. Я определенно была не в себе.

– Разве не такого состояния добиваются все художники? – Его взгляд смягчается. Такие голубые, такие светлые, такие увлеченные глаза, прямо как у отца. И такие же обеспокоенные.

Брэндон изменился с тех пор, как у него появилось сильное отвращение к глазам.

За несколько шагов он достигает меня и обнимает за плечи. Брат старше меня примерно на четыре года, и разница чувствуется в каждой черточке его лица. В каждом уверенном шаге.

В каждом продуманном движении.

Брэн всегда ассоциировался у меня с оранжевым – теплым, глубоким и одним из моих любимых цветов.

Он молчит какое-то время, внимательно разглядывая картину. Я не решаюсь посмотреть на нее или на Брэна, пока он ее изучает.

Почти не дышу, когда его рука непринужденно сжимает мое плечо, как всегда, когда мы нужны друг другу.

Мы с Брэном всегда выступали единой командой против деспота Лэна.

– Это… совершенно потрясающе, Глин.

Удивленно смотрю на него из-под ресниц.

– Ты издеваешься надо мной?

– Я не стал бы издеваться над искусством. Не знал, что ты прячешь от нас свой талант.

Я бы скорее назвала это не талантом, а катастрофой, проявлением моей долбаной музы.

Что угодно, но только не талант.

– Подожди, когда мама увидит. Она будет в полном восторге.

– Нет. – Я отстраняюсь от него, и уверения, прозвучавшие ранее, сменяются ужасом. – Не хочу показывать ей… Пожалуйста, Брэн, только не маме.

Она все поймет.

Она заметит ошибки в жирных штрихах и хаотичных линиях.

– Эй… – Брэн обнимает мое дрожащее тело. – Все в порядке. Если не хочешь, чтобы мама видела, я не скажу ей.

– Спасибо. – Я утыкаюсь лицом в его грудь и, наверное, пачкаю его одежду масляной краской, но не отпускаю его.

Потому что впервые после пережитого потрясения я наконец-то могу расслабиться. Я чувствую себя в безопасности от всех бед.

В том числе от своих мыслей.

Я впиваюсь пальцами в спину брата, и он обнимает меня. Молча. Вот почему я люблю Брэна больше всех. Он знает, как поддержать. Он знает, как быть братом.

В отличие от Лэна.

Спустя некоторое время мы отодвигаемся друг от друга, но он не позволяет мне уйти. Вместо этого он наклоняется и смотрит на меня.

– В чем дело, маленькая принцесса?

Так зовет меня папа. Маленькая принцесса.

Мама – настоящая принцесса. Папа боготворит ее и воплощает в жизнь все ее мечты.

Я дочь принцессы и, следовательно, маленькая принцесса. Я стираю слезы с глаз.

– Ничего, Брэн.

– Нельзя тайком проникнуть в подвал в пять утра, нарисовать вот это, а потом сказать, что ничего не произошло. Можешь говорить что угодно, но что-то явно случилось.

Я беру палитру и начинаю смешивать случайные цвета, чтобы только занять свои мысли и руки.

Тем не менее Брэн не сдается. Он отходит в сторону, а затем встает между мной и картиной, которую точно выброшу в ближайший костер.

– Дело в Девлине?

Я вздрагиваю, и при упоминании имени друга мое горло сдавливает.