– Сон, как полагали многие народы, обладает уникальной природой, даже в Торе упоминаются сновидения. История гласит об Иакове, который во сне узрел самого Бога, там же, в Торе, трактуется и сон самого Фараона. Вообще в иудео-христианских текстах порядка двадцати описаний сновидений, и все – это вмешательства Бога в земную жизнь. Недалеко ушли и мусульмане, сну в Коране также уделяется особое место.

Я попытался что-то спросить, но дедушка чинно поднял руку с сигарой, и я остановил свой порыв. Он продолжал.

– В те далекие времена сон воспринимался с трепетом, а сами люди с трепетом прислушивались к шепоту во время сновидения. Народы востока, вавилоняне, шумеры, ассирийцы отождествляли бога сновидений с богом мира мертвых и подземных глубин. Дописьменные общества ставили сны еще выше земной жизни, например, у гуронов описывается традиция коллективных сновидений, которые могли продолжаться на протяжении пары недель, но во всех этих, может быть, не самых удачных трактовках, есть одна общая вещь.

Он сделал небольшую паузу, чтобы набрать воздуха, и тут я наконец умудрился вставить хотя бы одно слово:

– Какая?

– Во всех этих трактовках, сон – это точка связи с запредельным и с божественным. Что самое интересное, в невротической культуре современного мещанского общества сон перестает иметь такую функцию и такую трактовку, и становится формой переживания собственного я, его раскрытия, что только актуализирует тезис Фриди о смерти Бога.

Воспользовавшись очередной паузой, я пошел в атаку.

– А что это за место?

– Это кафе «La Rotonde», то самое знаменитое кафе в Париже, которое посещали все от Ремарка до Ленина, к слову, сейчас только девять утра, оно еще закрыто, но у нас есть уникальная возможность отзавтракать здесь.

Я еще раз обвел глазами знаменитое кафе, которое больше напоминало придорожный трактир.

– Восхитительное время! Уникальное, самое значимое в истории России и мира!

Он начал фразу резко, на вдохе, а потом залпом осушил чашку кофе.

– Семнадцатый?

– Не семнадцатый, не сорок первый, не сорок пятый и даже не девяносто третий! Одна тысяча девятьсот тринадцатый год. Париж, знаменитый в будущем поэт Илья Эренбург, мещанин, завсегдатай бомонда, сын промышленника и аристократа, вместе с одним из лидеров большевистского движения уже прошел обряд посвящения.

– А кто и в кого?

– В кого, пока сказать сложно, но вот имя второго человека вам, полагаю, хорошо известно.

– Сталин?

– Боже правый, ну какой Сталин? Этот тифлисский хулиган и налетчик, недоучившийся семинарист, необученный бандит, наполняющий казну большевиков ворованными кровавыми деньгами? Нет, конечно, Ленин, а до него и Свердлов с Бруевичем, и много кем еще.

– Я не совсем понимаю, к чему вы это.

– А к тому, что в моей теории, к сожалению, неверно понимаемой современниками, зато неплохо переиначенной, но все равно оболганной любимым учеником, я уделяю сновидениям не просто место катализатора человеческих скрытых желаний, но и наглядно демонстрирую, что сны являются проводниками доисторических доцивилизационных образов и смыслов, если позволите, архитипичных идей, которые подозрительно совпадают и имеют единые основания. Мне часто в последнее время снится ростовский музей, картина Малевича «Самовар».

На этом моменте дверь в кафе отворилась с жутким грохотом и внутрь зашло трое очень похожих друг на друга мужчин в тужурках, поверх которых на плотно прилегающих к телу ремнях болтались кобуры, гранаты и ножи, а на фуражках алели звездочки.

– Самое сложное – понять, где ты.

Дедушка выдал фразу очень быстро, словно плюнул через зубы, и по-старчески неказисто побежал из-за стола прочь, протиснувшись мимо столпившихся у входа людей.