Во время Второй мировой войны, благочестивые люди из импровизированной маленькой синагоги в гетто Лодзи провели целый день поста, молясь, читая псалмы, а затем, открыв святой ковчег, созвали торжественный Дин Тора (суд Торы) и запретили Богу продолжать наказывать свой народ.>34 В этой истории евреи Лодзинского гетто отказались ограничить Божью силу и не хотели отрицать добродетель человека, и они не пожелали отрицать способность человека понять. Скорее, они оставили свои концепции Бога и человека нетронутыми, и просто призывали Бога остановить кровопролитие. Хотя на первый взгляд их действия кажутся странными, богословские причины этого действия имеют обоснования в еврейской традиции. По сути, в своей глубокой вере и уповании на Бога и человека, они вызывают рефлексию логики теодицеи обратно на себя.
20.02 Холокост (Катастрофа)
Независимо от того, представлял ли Холокост новый уровень интенсивности зла или нет, мы призваны пересмотреть наши исконные предположения и перспективы в свете реалий нашего поколения.>36 Мы должны заново задать принципиальный вопрос: Может ли некое подобие рациональности быть применено к нашим религиозным обязательствам в свете тех ужасов которые мы видели?>37
«…вопрос о том, как это совместимо с идеей хорошего Бога стал жгуче актуальным. Это больше не проблема для специалистов в богословских семинарах, это предмет универсального религиозного кошмара.»
Jung>38
«Волдыри Иова вновь появились в наше время и распространились намного больше, чем раньше. Сейчас друзья-утешители, а не Иов, чувствуют себя ошеломленными и стоят, разинув рты, в недоумении.»
Schulweis>39
Аутентичные рассказы о славных и героических подвигах еврейского сопротивления, и святые, сверхчеловеческие действия жертвы перед лицом нацистского монстра не составляют теодицеи. Постулировать Божье «здесь-и-сейчас» присутствие в Освенциме просто усугубляет философские проблемы>41.
«Были действительно два Иова в Освенциме: тот, кто запоздало принял совет жены Иова и повернулся спиной к Богу, и другой, который держался своей веры до конца, который подтвердил ее у самых дверей газовых камер, который был в состоянии идти к своей смерти и вызывающе пел свою „Ани Maaмин – я верю.“ Если были те, чья вера была сломана в лагере смерти, были и другие, которые никогда не колебались. Те, кто отверг, сделали это как подлинный бунт, а те, которые подтверждали и свидетельствовали до самого конца, сделали это в подлинной вере.»
Беркович>42
* * * (три такие точки означают абзац, пропущеный в переводе как несущественный текст)
Однако опыт учит нас, что выводы, сделанные в таких условиях, должны быть приняты очень серьезно. В еврейской теологии, разработанной в это время, ответ был просто недостаточно мощный, или по крайней мере был недостаточно сформулирован, чтобы удовлетворить думающего человека. В ответ на классические проблемы теодицеи в Холокосте, в частности, традиционалист может возразить, оспаривая масштаб величин вопрошающего: как много смертей слишком много для злодеяния? Три миллиона? Три сотни тысяч? Тридцать тысяч? Три тысячи? Три сотни? Тридцать? Три? Один?
* * *
Но мы сами должны рассмотреть вопрос – почему действительно даже одна такая смерть есть злодеяние; действительно, почему одна слеза? Что касается конкретных проблем в его запросе, теодицист может возразить следующим образом: человек может эмоционально принимать ограниченный уровень риска и боли, как цену, которую нужно будет заплатить за свободу, но приходит момент, когда цена боли перевешивает коммунальные и индивидуальные потребности свободы. Какова цена свободы? (Относительно предлагаемых механизмов Божественного вмешательства, теодицист может возразить, что Бог, работая загадочным образом, имел множество мирских вариантов сократить ужас).