Хотя бы вспомнить о Спинозе,

Который толковал о разлитом,

Бесформенном, природном Бозе!

Я, как великая всего живого Мать,

Сама-то на разрыв была Отцу подстать.

Бывало, не поймёшь, кого в кипящем мире

Вперёд утешить, приласкать, утихомирить…

Одно я знаю твёрдо:

Homo не жил без Божества ни дня.

Никто в ином не убедит меня!

Нужно понять Отца:

В любой из ипостасей одну Он заводил шарманку.

До петухов поднимется, бывало, и долбит спозаранку:

«Дети! От вас Всевышнему

Не нужно ни поклонов, ни курений лишних!

Будьте в делах самостоятельны

И к ближнему внимательны!

Не возгорайтесь страстью к его бабкам,

Наложницам, подругам

И завистью к его большому уду.

И с вами Я вовек пребуду!»

БОДИ-БОГ (нетерпеливо).

Твои соображения, премудрая адвокатесса:

Какую точку ставим мы в конце процесса?

ИСИДА (вздохнув и сокрушённо покачав головой).

Я не могу по статусу небесной матки Божией

Потребовать суровой кары

Даже последней уголовной роже.

Мир и гражданское согласие,

Ничтожное бла-бла

Превыше подлого бабла.

Репрессию пусть экономят россияне,

Они достаточно ей наигрались ранее.

Высокий суд! Будь милосерд,

Прости преступников за счёт их жертв!

Кто смел – тот съел,

Таков итог исследованья дела,

Простая, как мычанье, истина.

К Иакову же и ко всем ворам российским

Финансовую примени амнистию…

МЕЖДУ СЦИЛЛОЙ И ХАРИБДОЙ (ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО ИАКОВА)

(Исида подходит к клетке подсудимого. Вид у неё сумрачный.)

ИАКОВ.

Мне бзики продолжать,

Благая Мать?

ИСИДА.

Скажу тебе, как адвокат с приличным стажем,

Я с изумлением смотрю на эту лажу.

И даже думаю порой, что мой подельник

Сошёл с катушек в самом деле.

Доселе только Люцифер

Умел Отца порой слегка дурачить.

Не гамлетуй, оставь репризы,

Ещё назначит экспертизу!

ИАКОВ (тоскливо).

Я, Мать, запутался уже: где явь, где сон?

В ушах какой-то похоронный звон…

(Иаков, приволакивая левую ногу и потирая правое плечо,

выходит из загородки для подсудимого

и становится за трибуну перед судейской кафедрой.)

ИАКОВ(тягуче).

Пред вами, горний Суд, гонимый иудей…

Ой вей!

(Хлюпает носом.)

Ну, шо я вам могу сказать?

Меня вострила тут Исида-Мать…

БОДИ-БОГ (морщась).

Иаков, поживее.

Преступника здесь судят – не еврея.

ИАКОВ (мотнув головой).

Кто я –  вегетатив или рационал?

Я меж градациями вашими завис.

Я, господа, простой жидель.

Трясусь над благоприобретенным,

Как над булдыгою кобель.

Но разве Вы, Высокий Суд,

Не стережёте свой кошель!

Я вечно требую ням-ням.

Мне говорят: «Ты бы и мыло съел,

Что так сдурел!»

Да,  у меня имеется домок в Москве, хата в Майами…

А вы хотите, господа,

Чтоб  я ходил-гремел костями?

…Когда паскуда римский Тит Ерусалим зорил,

Я не был жидомором, скважиной и хамом.

Ну, за какие пироги меня погромом наградили

Сначала Первого, потом – Второго Храма?!

(Иаков достает из кармана кителя и листает записную книжку.

Обращается к Боди-Богу со слезами в голосе.)

Отец! Ты знаешь, сколько нашего добра

Похитил нечестивый Тит?

Он гору серебра и меди закантарил

И в Рим на триумф свой отправил!

Из кедра инвентарь, из кипариса и маслины

Вагонами на запад гнал, скотина!

Хищения размах сравнится – господи, спаси! –

С разгулом иудейских комиссаров на Руси.

Пропал алтарь кадильный,

Десяток седмисвещников светильных,

А что нахапал Тит во Дворике священников

И во Дворе народа –

Пересчитать не хватит года!

И даже Двор язычников,

Где я, как финансист-меняла, рос,

Где буйствовал пророк Христос,

Где жертвенных мы продавали с выгодой

Тельцов, козлов и голубей, –

Наш знаменитый скотный двор, тех лет Бродвей,

Очищен был до нитки –

Гевалт! Мы даже не успели умыкнуть

Священные пожитки!

А сколько драгоценной древесины

Сгинуло, ситтима!

Отец, мы горькой теме этой