А потом что-то случилось. Определенно что-то случилось, а я, балда, пропустил, что именно.

Стоило нам проехать несколько километров желто-зеленых и высохших на солнце полей, Тоня вдруг сделала музыку тише. Голос очередной иностранной певицы почти пропал, и грустная медленная песня растворилась в шуме проезжавших мимо машин. Я даже оторвался от разглядывания фотографий чемоданов Костика, который тот мне прислал «оценить масштаб сборов»: разворачивалось что-то интереснее передвигавшихся к сумкам куч одежд на полу.

Тоня, почувствовав, что мой внимательный взгляд сосредоточился на ней, сказала, тихо перед этим прокашлявшись:

– Ты там что-то спросил…

Брови мои, кажется, встретились и образовали кривой навес для глаз.

– Что? – опешил я, даже не поняв, к чему это она.

– Что-то про языки, да? Ты же это спросил? – повторила она. – Я училась в специализированной гимназии, приходилось каждый день решать однообразные упражнения, от которых очень хотелось побыстрее очистить желудок и мысли. Потом училась также в университете. Так и выучила – зубрежкой. А потом разъезжала там, сям, общалась. Вот и рецепт успеха.

«Хм, университет, значит. Студентка? Нет, говорит же, что училась. Значит, выпустилась. Но она не выглядит на двадцать с хвостиком, максимум – восемнадцать. В чем здесь подвох? Что за вундеркинд?» – думал я.

Если бы Тоня была одной из тех, кто к двенадцати годам заканчивают университеты, я бы точно знал ее лицо – моя мама всегда смотрела репортажи про одаренных детей и отчаянно печалилась, что я, ее сын, совсем не такой особенный, как те дети, способные в пять лет говорить на десяти языках, в десять окончить школу, а в пятнадцать уже сколотить состояние. Как бы неприятно ни было, приходилось слушать и смотреть новости с мамой. И пусть память на лица у меня не феноменальная, но Тонино я бы точно запомнил.

– Смысл, говоришь, в зубрежке? – переспросил я.

– В переедании зубрежкой, в тошнотворной зубрежке. Смысл в состоянии, когда надоедает зубрить. Находишь кучу замечательных способов учиться.

– И какой же способ лучший?

Она сдержанно оскалилась.

– В неудержимом желании поскорее исчезнуть из этой дыры.

– Из какой дыры?

– Из какой? А ты никогда не оглядывался?

Я посмотрел в окно словно в первый раз. Невидимый туман, окружавший дорогу, начал сгущаться. Поля с каждым мгновением исчезали, срастались с потонувшем в закатной мгле горизонтом.

«И правда… Мрачно у нас как-то», – подумалось мне.

Я вздрогнул от собственных же мыслей, мне так несвойственных. Никогда ведь так не считал. Да и тогда – вряд ли.

– А ты что, универ уже закончила? – перевел я тему.

– Как видишь, – как-то кисло ответила она и замолчала. И будто бы на этом уже хотела закончить. Не тут-то было.

Я посмотрел на нее внимательно и, не заметив прежней злости, решил задать ей несколько вопросов.

– Никогда бы не подумал. Ты слишком молодо выглядишь.

– А если бы выпустилась, была бы близка к пенсии? – хмыкнула она почти даже весело. – Двадцать два это, по-твоему, старость?

– Да не старость, но… Ты не выглядишь на двадцать два, честно.

– На сколько же выгляжу?

– Лет на восемнадцать. Как я после экзаменов, только получше… – усмехнулся я, вспоминая свой авитаминоз, обнаружившийся после выпускного. А потом так развеселился, так обрадовался победе над неразговорчивостью Тони, что воскликнул вдохновленно: – Да ладно тебе! Мне кажется, ты шутишь. Антонина Румянцева не может быть выпускницей универа!

Улыбка с лица Тони исчезла, не успев заостриться.

– Никогда не зови меня полным именем.

– Почему? Я же просто…