– Рад познакомиться с вами, господа художники. Я специально для этого и проделал сегодняшний путь в Лейден, – не забыл подчеркнуть Константин Хейгенс.

Рембрандт представил Константину Хейгенсу учеников и Лисбет, они затем тактично отошли на второй план, а после и вовсе незаметно выскользнули из мастерской.

– Позвольте предложить вам освежиться с дороги, господин Секретарь. Вино, пиво и лёгкая еда, – снова подхватил Ян.

– С удовольствием, господа художники, только давайте сначала посмотрим ваши работы. Я вижу, вы уже всё расставили и развесили.

Рембрандт и Ян кивнули в знак согласия и все трое направились к картинам. Константин Хейгенс окинул работы первым долгим, внимательным взглядом и лицо его просветлело. Он подходил то к одной, то к другой картине, рассматривая их болеее подробно, издавая то и дело одобрительные и восхищенные междометия. Обрадованные компаньоны тихо стояли позади, даже словоохотливый Ян не произносил не звука. Константин, наконец, обернулся к художникам:

– Чудесный натюрмор. Трогателен и ярко-аллегоричен. Чья это работа?

– Это мой натюрморт, господин Хейгенс, – мгновенно отозвался Ян.

– Аллегория суеты, не так ли? – Хейгенс обернулся к Яну, утвердительно кивнувшему.– отличная композиция: маленькая булочка чуть в стороне и как будто незаметна, однако сразу бросается в глаза.

– Благодарю, господин Секретарь, – Ян явно гордился первой похвалой, доставшейся именно ему.

– И это ваша работа? – Хейгенс взглядом указал на довольно большое полотно, – Понтий Пилат?

– Понтий Пилат, – эхом подтвердил Ян.

– И я уверен, что знаю, кто был одной из ваших моделей, – рассмеялся Константин Хейгенс, смотря на юношу, поливающего воду на руки Понтию Пилату, – господин ван Рейн, это довольно точный ваш портрет в профиль.

– Да, это я позировал Яну, – улыбнулся Рембрандт.

– А это – ластмановское влияние, – Константин Хейгенс смотрел на «Валаама и ослицу» Рембрандта. Мне приходилость видеть «Валаама» Ластмана. Вы знакомы с Питером Ластманом?

– Не просто знакомы, мы оба учились у него, – выпалил Ян.

Хейгенс подошел к нескольким портретам и какое-то время внимательно их рассматривал:

– Замечательные портреты, замечательные…

– Эти портреты – мои, господин Секретарь, а эти – Яна

Он направился дальше, сопровождаемый художниками, остановился перед очередной картиной, совсем небольшой, и замер на несколько мгновений, затем долго рассматривал ее с разных угов, передвигаясь из стороны в сторону. Рембрандт, это была его картина, занервничал, переминаясь с ноги на ногу, ожидая, что скажет секретарь штатгальтера. Ян с любопытством и выжиданием наблюдал за обоими.

– Великолепная работа, – негромко, но с чувством произнес, наконец, Константин Хейгенс.

Рембрандт просиял. Ян тихонько дружески хлопнул его по плечу. Самоуверенный Ян считал Рембрандта в некотором роде своим подопечным и порадовался за друга, но в его душу невольно закралась лёгкая зависть, как не старался он её отгонять.

– Спасибо, господин Секретарь. Это мой Кающийся Иуда, возвращающий тридцать серебрянников.

– Монеток ровно тридцать, можно посчитать, – пошутил Ян

– Такого и в Италии ещё поискать, – восхитился Константи Хейгенс, – на мой взгляд, эту картину можно смело поставить в один ряд с лучшими итальянскими образцами. Какая эмоциональная сила! Чувства и эмоции изображены так естественно, так звонко и чисто. Красноречивая поза кающегося Иуды, его судорожно, до боли сцепленные руки, выражение отчаяния на лице никого не оставят равнодушным. Как вы смогли сочетать всё это в свои молодые годы!? Браво Рембрандт! Я хотел бы купить её для себя. Она закончена?