– Даже в рамках уголовного дела? – ехидно спросил Мирон Прибавкин, давая понять, что он видел таких упрямиц толпами каждый день по сто тысяч раз и всех перегибает через колено с помощью триста восьмой статьи УК РФ.

– Даже в рамках! – подтвердила лошадка Гнездилова, едва не надув шарик из жвачки, который должен был лопнуть на глазах изумлённого главный редактор Пузакова.

– Гнездилова! – глухо из-под респиратора одёрнул её главный редактор Пузаков. – Смотри мне! – и зашёлся в тяжёлом кашле.

– Пойдемте-ка прогуляемся на улицу, – миролюбиво сказал Мирон Прибавкин, беря её под руку и подмигивая главному редактору Пузакову, который покраснел по респиратором, как рак в кипятке.

Мирон Прибавкин ожидал, что лошадка Гнездилова встанет на дыбы, и всё такое прочее не менее горячее, и её придётся вызывать повесткой, но неожиданно она согласилась, и Мирон Прибавкин имел счастье до самого лифта лицезреть её чрезвычайно крепкие ноги, затянутые в чёрные колготки, на высоких моднячих каблуках прозрачного цвета.

Они вышли, свернули в сквер и сели на лавочку.

– Не хотите мне ничего добавить? – со всё той же холодной ленцой, которая выработалась годами ретивой службы и от которой у многих подозреваемых в зависимости от пола развивался или цистит, или простатит, спросил Мирон Прибавкин и прищурил и без того узкие нанайские глазки.

– Нет! Я уже всё сказала! – отрезала лошадка Гнездилова и высокомерно тряхнула вишневой чёлкой.

– Дело в том… – со значительной паузой объяснил Мирон Прибавкин, – что пропал человек, возбуждено уголовное дело, вы свидетель, если будете упираться, я вас вызову повесткой и предъявлю обвинение по статье триста восемь, отказ от дачи показаний, а это три года, между прочим. А если покопаться, то ещё что-нибудь наскребём. Оно вам надо?..

На самом деле, Мирон Прибавкин пугал, статья триста восемь не была «рабочей» и подразумевала всего лишь денежный штраф.

– Я не знала… – вдруг уступила лошадка Гнездилова и, казалось, сделалась меньше ростом, а Мирон Прибавкин, наоборот, вырос. – Я согласна…

– Говорите, кто вам рассказал о Самсоне Воропаеве? – потребовал Мирон Прибавкин, не упуская момента.

– Дайте слово, что у того человека не будут неприятности! – на последнем упрямстве не уступила лошадка Гнездилова.

Мирон Прибавкин в саркастически скривил губы. Дарья Гнездилова умоляюще посмотрела на него и сжала девичьи кулачки.

– Запросто! Даю! – спровоцировал он её по застарелой, как подагра, следовательской привычке, куда вложил чуть-чуть от Луи де Фюнеса, чуть-чуть от Жан-Поля Бельмондо и даже чуть-чуть от Пьера Ришара, чем страшно поразил Дарью Гнездилову, которая, в свою очередь великих французских комиков в упор не знала и привыкла к молодёжному поверхностному эпатажу типа Панова, поэтому для себя тотчас назвала Мирона Прибавкина опасным старикашкой, хотя, разумеется, Мирон Прибавкин таковым не был, а всего лишь прикидывался Иваном Грозным, о котором Дарья Гнездилова абсолютно ничего не слышала и слышать не хотела.

На самом деле, он никакого слова давать не собирался. Это была обычная уловка любого следователя хоть в полиции, хоть в прокуратуре: наобещать в три короба, но естественно, слово не держать, обоснованное преамбулой юрисдикции «разоблачить и посадить», было двигателем следствия, а там хоть трава не расти и прокурор не бейся.

– Ширинкина… – огорчённо пробормотала лошадка Гнездилова, и в смущении переведя взгляд на воробьёв, что дрались на дорожке.

– А… кто это? – удивился Мирон Прибавкин и принял самый глупый вид, на который был способен, ибо не в его интересах было пугать свидетеля не то что до смерти, а просто до заикания.