– Я видела то же самое.

Все загалдели:

– Как видела? Саму себя?

– Случайно получилось. Хотела вам помочь увидеть, и увидела сама.

Надежда удивилась:

– А у тебя, и в самом деле, ничего не болит?

– Вроде, ничего. Я с годами становлюсь здоровее. Хотя, конечно, я тоже живая, бывает, простыну, денек поболею. Или голова на смену погоды поболит, но, по-моему, это нормально.

Мы уже собирались домой, притихшие и полные впечатлений. Каждый из нас открыл в себе какие-то новые способности, чему-то научился, встретил чудесных людей. На прощание сели в круг, и каждый сказал несколько теплых слов остальным. Мы все сияли и были переполнены любовью друг к другу. Фаргат поблагодарил нас, всех похвалил и всем признался в любви. Он не лукавил, мы все так чувствовали. Он сказал на прощание:

– Подобное притягивает подобное.

Я, немного уставшая от серьезности происходящего, автоматически брякнула:

– А бесподобное притягивает бесподобное.

Хохот был таким оглушительным, что я поняла: разрядка нужна была не только мне. На этой веселой ноте мы и расстались. Надеюсь, не навсегда.

В понедельник с утра на работе все время выглядываю в окно – не припарковалась ли в нашем тупичке «большая черная машина». Я немного беспокоюсь, но не сильно. Я молилась и просила «за того парня», а все мои желания обязательно сбываются. И все же… Его все не было. Я приезжаю на работу к восьми, а их фирма работает с десяти. Я чувствую себя неловко. Все-таки он – сын нашего директора, а мне вовсе не хотелось бы выглядеть в его глазах полной идиоткой. Но я чувствую, что должна предупредить молодого человека о возможно грозящей ему опасности. Я не знаю, что скажу ему, как разговор сложится, так и будет.

Прохожу мимо кабинета нашей онкологической больной, которой я не могу помочь (чувствую запрет). Обычно я просто болтаю с ней и чувствую, что ей становится легче. Она даже иногда хватается за книги, пытается найти свою цель в жизни, изменить себя, но делает это слишком медленно и, чего греха таить, лениво. Реально-то ей менять ничего не хочется, но мое заявление о том, что вокруг нее – информационный вакуум, потому что она ничего не хочет и ни к чему не стремится, ее задело, и она стала задумываться. Я пытаюсь объяснить ей, что если тебя нет информационно, то не будет и физически, там где нет развития, там – конец. Сегодня я прохожу мимо и чувствую, что за дверью – не все ладно. Открываю дверь и вижу заплаканное, припухшее лицо.

– Эй, привет! Что за дела? Нам с тобой неделю по филиалам мотаться, а ты решила раскиснуть? Как ты завтра с такой физиономией поедешь?

– Не знаю, поеду ли завтра.

– Конечно, поедешь. Давай, рассказывай, что случилось.

– Мне в четверг снова на анализ, точнее на процедуру. Есть подозрение, что образовывается новый очаг.

– Знаешь, подозрение – еще не факт. В четверг обойдемся без тебя, а завтра – как штык, мы за тобой заедем. И нечего тут каркать, ты же знаешь, что наши мысли – материальны, особенно эмоционально окрашенные. Тебе сейчас можно думать только о работе и о том, что в четверг у тебя ничего не найдут.

– А вдруг найдут?

– Нет.

– А если?

– Никаких «если». Нет у тебя ничего нового, по крайней мере, дурного.

– Хорошо тебе говорить, ты – здорова.

– Не путай причину со следствием. Я здорова, потому что хорошо говорю, хорошо думаю, и никогда не допускаю плохих мыслей. Да, мне легче, потому что я от природы – холерик, и не умею зацикливаться на неприятностях.

– Мне обидно, я не понимаю – за что мне все это?

– А ты ничего и не поймешь, пока так ставишь вопрос. Поставь его иначе: для чего мне все это? Ничего бессмысленного не бывает. Ты хочешь, чтобы в четверг все закончилось хорошо?