Я иду с юго-запада на северо-восток от Тверской улицы к Большой Дмитровке. Здесь Москва реальная переплетается с Москвой литературной: отделение банка ВТБ в начале Камергерского переулка на глазах превращается в кабаре, какой-то театр снова становится домом, в котором до самой смерти снимал комнату Живаго, а переводчика Фауста от обеда с автором «Тихого Дона» отделяет лестничный пролет и каких-то полвека.

Если пройти чуть дальше, то можно окончательно вырваться из суетливого потока иностранных туристов и оказаться в самом центре столицы: там, где мирно уживаются пивбар «Камчатка» и кафе «Vogue», старейший книжный магазин опирается на современные забегаловки, а у города не получается алчно пожирать мое время (что значит – и меня самого).

Кругом золотисто-алое сияние октября, ранние заморозки и листва, которая осыпается с сутулящихся деревьев как порванное в клочья письмо от кого-то, оставшегося далеко в прошлом. Воздух пахнет плохо освещенными тротуарами, мокрыми зонтами и зябко вздернутыми плечами, а от бьющего кинжалом под лопатки ветра болит не в костях, а где-то гораздо глубже. Может быть, в душе?

У прохожих вокруг понурые лица, глаза из одних белков и холодные руки, но это не мешает нам есть пончики в Krispy Kreme, цитировать Маяковского и просто радоваться неожиданно совпавшим окнам в расписании: жить, не думая о жизни.

«Октябрь – месяц грусти и простуд». Да, Иосиф Александрович, про простуды вы верно подметили, но вот в остальном мне пока что везет.

Медленно накрапывающий дождь не мешает мне стоять в десятом часу у подножия памятника Гоголю и слушать четвертую главу «Ревизора», хрипло вырывающуюся из небрежно накрытых брезентом динамиков. Часом раньше в Пушкинском музее играли Бриттена, а часом позже на Патриарших прудах будет радиоконцерт, вдохновленный «Мастером и Маргаритой». Согласитесь, есть что-то сюрреалистическое в возможность сидеть на лавочке у водной глади, смотреть на неторопливо плывущую пару лебедей и слышать голос Берлиоза…

Ранним субботним утро мое отражение насмешливо улыбается, наблюдая за отчаянными попытками выйти из квартиры вовремя. Вязкая атмосфера выходного спутывает волю, предлагая провести очередной день в компании социальных сетей, но мне все-таки удается вырваться из-под опеки Оле Лукойе и выбежать на улицу.

Студенты Литературного института любят рассказывать о треугольнике, который образуют памятники Маяковского, Пушкина и Есенина – трех убитых поэтов. Из уст в уста передаются истории о печальных событиях, имевших место внутри этого мистического пространства. Меня, правда, это мало смущает: я слишком полюбил тесные дворики бывшего Черного переулка, заполненные красочными граффити и уютными кафе. Да, в самом деле, разве кто-то из нас боится темноты, когда еще светло?

В глубине Китай-города прячется Пропаганда – один из наиболее старых московских клубов. Днем здесь готовят замечательные сендвичи с хамоном, моцареллой и базиликом, а ночью играют техно. Впрочем, дело не в музыке: куда интереснее наблюдать за людьми, стараясь по каплям восстановить их прошлое и здесь же нарисовать их будущее. Кто-то разбивает себя на осколки, а кто-то достает калейдоскоп и делает из этих же стеклышек восхитительные картины. Так nisi ego, tum quis?

Когда на часах наступает любимое всеми англичанами время, я захожу в пекарню с библейским названием, но вместо пяти хлебов беру на вынос миндальный полумесяц, ставший символом Франции, и кофейный лимонад. Настроение призывает цитировать стихи Бонфуа и Ларбо, изредка прерываясь на размышления о последних прочитанных книгах одного немецкого философа. Увы, не сейчас: если долго всматриваться в Бездну, круассан может остыть.