Всё перед вами, нужно только остановиться и увидеть. И если вам это удалось, то вы никогда не перестанете стремиться туда, к ясному небу и мерцающим звездам – в место, где можно сбросить с себя тесные оковы навязанных убеждений и стать частью этого восхитительного мира (или, скорее, не стать, а вернуться к ощущению сопричастности).

И я вернусь.

Состав Новокузнецк-Москва в очередной раз пытается набрать скорость, но вновь останавливается на какой-то безымянной станции. Толпы людей бредут к палаткам с мороженым, скупают мягкие игрушки и фарфор, жалуются на жару и стараются оттянуть свои страдания, судорожно вдыхая насыщенный бензином воздух. Две женщины на нижних полках грустно обсуждают личную жизнь президента одной холодной страны, уставший ребенок слева пытается дочитать комикс, а за окном занимается рассвет – в таких поездах всегда будят за несколько часов до прибытия.

Утренняя Москва никогда не вызывает отвращения. Стоит только отойти в сторону от Казанского вокзала, оставив позади девушек, приехавших покорять столицу, как меня встречает сонный и нисколько не деловой город. Дорога до Лубянки занимает полчаса. По улицам лениво двигаются машины, мерцающие вывески «Шоколадниц» обещают редким прохожим вечную любовь, заботу и кофе на вынос, но отделываются свежевыжатым соком и подсушенным багетом с пармской ветчиной. Приемная комиссия самого либерального университета России окружена не столько школьниками, сколько их родителями. Из толпы раздаются несвязные крики про ЕГЭ, но внутри на удивление спокойно: вежливые студенты, зарабатывающие оценки за практику, выдают расписки и ставят печати. Отдав оригиналы документов я бреду по уже проснувшемуся городу, морально готовясь провести здесь еще четыре года.

Чистые пруды не пощадило время. Темно-зеленая гладь манит спасительной прохладой, уподобляясь водам Ишмы, но воображение услужливо рисует скелеты несчастных, рискнувших подойти поближе, поэтому стойкие москвичи и гости столицы упрямо продолжают путь. Впрочем, друзья – это то, что помогает примириться с мрачной московской действительностью. Более того, из-за них хочется возвращаться в Нерезиновую снова и снова.

Листья с изрядно потрепанных разбушевавшейся стихией веток осыпаются вместе с последними надеждами на теплую осень. Безумно нетерпеливые дни сменяют друг друга, понедельник начинается не в субботу, а в четверг, воскресенье оборачивается горечью о бесцельно проведенных во сне часах, и беспощадная простуда радостно потирает руки.

Хочется сидеть в Старбаксе и пить тыквенный латте, которому удается разбудить где-то глубоко в душе веру в сказку, но вместо этого приходится подниматься в шесть утра, механически варить кашу из каких-то неимоверно полезных злаков, проверять почту и ехать на учебу, продираясь сквозь вязкий кисель московской биомассы. Впрочем, сырая и почти зимняя тишина отчасти разгоняется теплым джазом в наушниках, а приближение вечера добавляет энергии.

Вход в Mendeleev скрыт за бархатной занавеской обычной забегаловки. С одной стороны узкие столики и уставшие клерки, которые покупают лапшу по цене чашечки кофе, а с другой – низкие каменные своды, электронная музыка, подсветка цвета абсента и сама «Зеленая фея» в карте. За соседним столиком обсуждают влияние Ионеско на французскую литературу, а девушка у микрофона, конечно, не Билли Холидей, но тоже весьма убедительна.

Порой кажется, что эти реальности вокруг нас создают непростые люди с довольно туманными целями. В городе строят бизнес-центры, вокруг которых со временем разрастаются ярмарки фермерской еды и экологически чистых продуктов, самокаты вытесняют машины, вместо шаурмы начинают продавать шаверму, но со сменой картинки в калейдоскопе все снова становится на свои места. Спасает, пожалуй, только пожар сердца. И дело вовсе не в Маяковском.