– Извините, капитан, – произнес он, с трудом переводя дыхание, – но вам звонят из «Ла Рока».

За все время пути Фабрегас не сказал бывшему начальнику ни слова. Кошмар продолжался, и никакие разговоры не могли его остановить.

Директор сообщил им о пропаже ученика даже раньше, чем его родителям. В последний раз мальчика видел школьный надзиратель во время перемены – тот играл со своими друзьями во дворе. Но после того, как занятия возобновились, Габриэль Пенико, еще один учащийся второго класса средней школы[17], не явился на урок.

– Доктор Флоран была права! – наконец прорычал капитан. – Она мне говорила, что так и будет и что я не смогу этому помешать!

– Не зацикливайся на этом, Жюльен. Чувство вины – не лучший союзник, уж поверь мне. Если ты позволишь ему завладеть собой, оно в конце концов свяжет тебя по рукам и ногам.

Жану было хорошо знакомо это чувство беспомощности, и сейчас он понимал, что именно оно вызывает ярость у его бывшего подчиненного. Поэтому он настоял на том, чтобы сопровождать капитана. Расследование, которое вел Жан все эти годы, в конце концов изолировало его от коллег. Даже его помощники, хотя и не отказывались выполнять распоряжения шефа, смотрели на него как на человека, безнадежно увязшего в болоте. «Вот наш начальник, он маньяк», – говорили они новоприбывшим. Жан знал об этом. Он догадывался, что они сочувственно переглядываются у него за спиной, стоит ему отвернуться, и не мог злиться на них – они, в сущности, были правы. «Дело близнецов» стало его неотвязным спутником, бодрствующим день и ночь, и Жан не желал для Фабрегаса подобной участи. Пусть не повторяет его ошибок.

Габриэль Пенико был одним из тех подростков, которых они опрашивали накануне. Фабрегас просмотрел записи, которые сделал беседовавший с Габриэлем лейтенант, но там не оказалось ничего, что могло хотя бы намекнуть на столь неожиданное развитие событий. Габриэль был обычным ребенком, таким же, как сотни и тысячи его ровесников. Увлекался видеоиграми и футболом. Он сказал, что «Фейсбук» ему нравится, потому что «там прикольно и много разных видеоигр».

Еще до прибытия жандармов директор «Ла Рока», не дожидаясь распоряжений, вызвал к себе в кабинет учительницу Габриэля, мадемуазель Готье, а также школьного надзирателя, который последним видел мальчика на перемене.

Когда все пятеро, включая прибывших, расселись за небольшим столом для совещаний, Фабрегас без всякого вступления заговорил резким тоном, обращаясь к учительнице средних классов:

– Мадемуазель Готье, почему я не удивлен, увидев вас здесь? И почему вы сами, кажется, не слишком удивлены тому, что ваш класс превращается в какой-то Бермудский треугольник?

Учительница опустила глаза и покраснела до корней волос. Обвинения Фабрегаса были несправедливы, и он сам об этом знал, но надеялся с их помощью вызвать спонтанную реакцию, которая могла оказаться полезной в плане новых сведений.

– Я не понимаю, что происходит… – пролепетала мадемуазель Готье. – Я восемь лет работаю в «Ла Рока», и никогда…

– Не оправдывайтесь! – перебил ее директор. – Капитан, – обратился он к Фабрегасу, – ваши слова неуместны. Мы с коллегами собрались здесь, чтобы вам помочь, а не становиться мишенями для стрел вашего сарказма.

Фабрегас уже собирался ответить колкостью в том же духе, но перехватил взгляд Жана и сдержался. Немое послание напарника читалось без труда: сейчас не время сводить счеты.

– Простите, не расслышал вашего имени… – обратился Фабрегас к школьному надзирателю.

– Брюно. Брюно Жиандо.

– Месье Жиандо, вы не заметили ничего необычного в школьном дворе во время перемены? Например, каких-то посторонних людей?