– И вы там у себя уверены, что ее не заставили написать это письмо?

– На данный момент жандармы ни в чем не уверены, – ровным тоном ответил Жан. – Прямо сейчас эксперты прочесывают ее комнату мелким гребнем и изучают ее домашний компьютер чуть ли не под лупой. Ее мать сказала, что у Нади был аккаунт в «Фейсбуке». Может быть, она делилась с друзьями чем-то важным. Нужно только выяснить пароль…

– Так я его знаю, пароль!

Жан уставился на Виктора в полном изумлении.

– Откуда?! Даже ее родители его не знают!

– Перестань уже подозревать всех и каждого! Я его знаю по той простой причине, что она сама мне его сказала! «Соленирафаэль» – с маленькой буквы, в одно слово. Я думаю, она хотела таким образом мне показать, что эта история действительно для нее важна. Она назвала мне его с самого начала, когда в первый раз пришла меня расспрашивать.

Жану стало не по себе. Это была критически важная информация, и ее следовало немедленно сообщить Фабрегасу – но Жан боялся его реакции. Это новое открытие наверняка показалось бы капитану – как, впрочем, и ему самому – весьма неоднозначным. К тому же, хотя Виктора и освободили, он по-прежнему оставался среди фигурантов дела, в статусе подозреваемого в исчезновении своих детей. Заставить Фабрегаса поверить в то, что Надя добровольно сообщила этому человеку пароль от своего аккаунта в соцсети, будет непросто.

– А эта, как ее… псевдопсихолог, про которую ты говорил, – она что же, ничего не замечала? Разве это не ее работа – предотвращать такие случаи?

– Педопсихолог, – поправил Жан, имея в виду официальное название специальности доктора Флоран. – Она сейчас там же, вместе с Фабрегасом. Пытается найти объяснения поступку Нади…

– Очень мило, но искать их надо было раньше – чтобы его не допустить! Она должна была заметить, что девочку что-то гложет! Никто не кончает с собой по сиюминутной прихоти!

– Ты знаешь не хуже меня, что Надя по возвращении домой отказывалась говорить о случившемся. Нельзя заставить человека говорить, если он сам этого не хочет.

– Зря стараешься. Все равно я никогда не поверю, что ее нельзя было спасти!

Жан понимал, как тяжело его другу принять эту новость. Любой испытывает отчаяние, отягощенное чувством собственного бессилия, столкнувшись со смертью ребенка, особенно если речь идет о самоубийстве, – но для Виктора это событие имело и другие последствия. Помимо того, что Надя была единственной, кто проявлял интерес к его истории, и между ними завязалось что-то вроде дружбы, она, возможно, обладала важной информацией, касающейся его детей. И то, что бывший жандарм собирался сказать нынешнему подозреваемому, точно не улучшит ситуацию…

Жан долго говорил с Фабрегасом, прежде чем решиться на такой рискованный ход – устроить Виктору проверку. Сейчас он вновь сомневался, стоит ли это делать. Виктор был человеком упорным, если не сказать – упертым. Когда он понял, что дело о похищении его детей зашло в тупик, то решил взяться за него сам. Он вел собственное расследование, порой подходя к самым границам законности. Собранное им досье было толще того, что удалось собрать жандармам. Оно объединяло показания всех тех, кто присутствовал, пусть хотя бы не дольше часа, на том самом злополучном Фестивале чеснока 26 августа 1989 года. Преодолев все препоны, он буквально перепахал всю землю на кладбище, где обнаружили тело Солен, в поисках малейших улик. Местный священник позволил ему это сделать без единого возражения.

Жан догадывался, что Виктор собирается возобновить свою охоту сразу после освобождения, и понимал, что больше не сможет защищать своего друга, как все последние тридцать лет. Даже если Фабрегас доверял инстинкту своего бывшего начальника, все же он как капитан жандармерии не позволит Виктору вмешиваться в расследование, и конфликт между ними рано или поздно будет неизбежен.