Снова заворчали мужские голоса. Неприятно тяготил душу вес серебра на ладони. Стельга заглянула в обеденный зал – никого – и, держа котомку впереди себя на вытянутой руке, как гнилую тряпку, отнесла ее к камину.

Прежде каждый раз, приезжая в замок, владыка спрашивал: «Ничего?» Стельга улыбалась, приседала в неглубоком поклоне и отвечала тихонько: «Совсем». Они ждали, что ее брат однажды снова объявится, выбежит из ниоткуда с горящим взглядом, как в день убийства матери. «Я сделал это из любви к тебе», – сказал Фирюль, когда нашел Стельгу в поместье Тильбе и сжал на ее запястье кровавые пальцы. Она ответила, что ей не нужна такая любовь, и он рассмеялся: «Другой-то у тебя нет».

Между ударами сердца Стельга засомневалась: «Может, хотя бы открыть?» Да только у Фирюля не было сердца – он никогда перед ней не извинялся, никогда ни о чем не сожалел, и не меньше боли, чем они вытерпели вместе, ей пришлось вынести по его вине.

Она раздула пламя тлеющих углей и подбросила несколько дров. Туда ему и дорога, клятому колдуну. Давно надо было это сделать. Господин, наверное, уже и думать о нем забыл, вот и Стельге следует позабыть. У нее здоровые дети, и все в порядке, и ничья помощь ей не нужна.

А слезы – это от пыли и копоти.

Кирта гудела, как растревоженный улей, до самого вечера и на следующее утро, когда господа постепенно принялись обнаруживать недостачи и перестановки, произошедшие за время их отсутствия – это повторялось из года в год. Стельга поначалу думала перепрятать оставленные ей братом деньги из простенького тайника за камином куда-нибудь поближе к своей комнате, но вскоре так погрузилась в заботы пробудившегося от зимней спячки замка, что перестала вспоминать и о мешочке, и о Фирюле.

Она выкроила время, чтобы навестить мастера Матея, и уже на пороге отведенной ему небольшой комнаты почувствовала, как замирает в груди сердце – он, этот умный, сильный и крепкий старик, никогда больше не поднимется с постели. Стельга узнавала звук рваного, тяжелого дыхания, помнила болезненный блеск слезящихся глаз. Мастеру-лекарю тоже это было знакомо. Он все понимал и говорил без обиняков.

– Знаешь, – выдохнул старик, когда она напоила его медовой водой, – я никак не ожидал, что умру здесь, в Кирте.

– Что вы, мастер Матей, не думайте о смерти, – попыталась утешить Стельга.

– О чем же еще думать на ее пороге? – криво улыбнулся он. Речь его звучала медленно и отрывисто, как шаг запряженной в плуг кобылы. – Мне повезло. Я умираю своевременно. Смерть внезапная намного хуже. Особенно когда настигает молодых. Помнишь госпожу Итку?

Стельга растерялась.

– Я могу… попросить ее к вам зайти?

– Нет-нет, она уже приходила. Я имею в виду госпожу Итку Ройду. Ту, что выросла в этом замке. Дочь Крушителя Черепов.

Это был опасный разговор, и Стельге он не нравился. Старику уже все равно, а если кто услышит, для нее – для всех – это чревато последствиями.

– Совсем недолго, – пробормотала она и прикрыла один из ставней маленького окна, как будто опасаясь, что в него кто-то заглянет.

– Да, совсем недолго, – повторил Матей и неуклюже почесал седую голову о подушку. – Владыка сказал, сгоревшая ольха снова выросла на ее кургане. Старая ольха, колдовская. Ты боишься колдунов, Стельга?

Ей совсем разонравился этот разговор. Хорошо бы старик сейчас захрапел и можно было тихонько выскользнуть прочь, а потом предупредить господина камергера, чтобы посылал ухаживать за умирающим только доверенных людей. Скорее всего, господин камергер именно Стельге это и поручит: она из самых доверенных, она опытная прислуга, и у нее не так давно от старости умер муж.