В чистом благословенном детстве, подаренном моими родителями, заложена большая часть моей личности. Я лишь благодарно развернула родительские дары в реальном времени, более того, попыталась передать их своим детям.

Один из даров – свобода, способ жизни, причастный любви; другой, производный первого – способность быть другом, принимать другого.

Моими друзьями были родители и теперь мои дети. Дружба, замешанная на плоти и крови необычайно сложна, ей чужды спецэффекты, здесь тебе не будут аплодировать, здесь тебя знают. Еще сложнее дружба с совсем другим. В моей жизни это было один раз. И это был волк. Если честно, то полуволк (мама его была овчаркой). Он появился как дар дяди геолога, совершенно взрослый, адаптированный к глупым двуногим и совершенно свободный. Он сразу выбрал меня, но и я выбрала его, так бывает.

Не раб и это главное. Его мерцающие с янтарным отливом глаза (не бархатные песьи), широкий лоб, огромные лапы и восхитительный серый волчий окрас. По-мужски агрессивный – соседских кобелей душил прямо в их будках, сук же оплодотворял тоже царственно и только в определенное время года.

Он снисходительно позволял мне все – завязывать банты на уши, запрягать себя в санки, приносил мне палки, но при этом, я всегда знала, что ведет он себя так из милости ко мне, голому лягушонку, никогда не пытался укусить, но и рук не лизал. И еще… он научил меня держать разумную дистанцию, это я пронесла через всю жизнь.

Однажды зимой мы забрались с ним под стог сена, стоящий в поле, он прокопал лаз и привел меня в иной мир. В январе там цвели васильки, прятались мушки и даже две лягушки таращили на нас свои лягушачьи глаза. Мой друг вздрагивал носом, а я почувствовала первый резонанс причастности тому, что открывается не многим. С этого момента возникла потребность описывать свои ощущения иного.

Десять лет у меня был верный слушатель и сотаинник. А потом он ушел, как и положено в его роде, не принимать же смерть в вольере.

С тех пор возвращается лишь бликами памяти…

Легчайшее пространство утра вплывает запахом духов дочери, бесшумно затворяющей входную дверь, вибрирующим звуком стаи ласточек в заоконье, будто бы закавыченным галочьими возгласами и всепроникающим тёплом неотягощенности попечением. Паришь в пространстве утра, не открывая глаз, открыв же – попадаешь в пространство дня со своими оттенками все той же свободы. Свободна свободой свидетеля, не больше и не меньше. Иногда говорю о том.

К вечеру, краем шедший ливень, взлохматил древесную юнноту, пригнул ветви и побудив показать девственную лиственную изнанку. Я – свидетель…

Погодный радар настаивает на «преимущественно солнечно» и ты, четко зная о непременно действующем коэффициенте погрешности, испытываешь особый вариант доверия тому, что реально видишь и ощущаешь.

Жемчужная бесконечная мглистость пространства в дивных ясеневых мазках, бельгийское неосветленное в бокале и предельная сделанность сего дня.

Мой внутренний адаптивный скептик во временном формате 60+ имеет обычай доверять только большим природным циклам. Сегодня аккурат такой день – летнее солнцестояние с его неизменным и благословенным углом наклона земной оси в 23,4*.

Доверие у скептиков принято украшать, конечно же ритуально, иначе как обозначить локальную адаптацию нелокального явления?!

Локальность по имени Ирина младшая

«Мир не есть отсутствие войны, но добродетель, даруемая твердостью духа». Так Спиноза определяет генерацию мира – через добродетель; добродетель свободы, как способа жизни причастного любви, причём любви квантовой, живущей там где есть неопределённость и свобода воли, уточняет физик Юрий Барзов.