Тамара Лаврентьевна (мы с Алинкой стали называть ее Бериевной) выдала нам комнату с двумя кроватями и отдельным входом, дверь из которой выходила сразу на улицу. Душ и туалет были снаружи, через дорогу от раздевалки. Это было, конечно, весело, но чего еще стоило ждать за пятьсот рублей в сутки.

Потом Бериевна громко позвала какую-то Олю, чтобы та принесла из верхних комнат постельное белье, и ушла, всячески пожелав нам располагаться. Не успела Алинка описать мне комнату, как в дверях вместе с бельем появилась Оля.

– Привет, – сказала она чуть устало, и стопка белья упала на кровать. – Вот я тут оставлю. Ну, хорошего вам отдыха, у меня еще много дел.

Олины шаги исчезли за домиком. Потом Алинка сказала, что Оля – это внучка Бериевны, что она смуглая, как мулатка, а глаза у нее голубые, как небо, и огромные, как у Бемби. Сказала, что Оля рисует, учится в Харькове и каждое лето помогает бабке в ее «отеле». Потом они с этой Олей даже вместе ходили в поход в горы, к какому-то Прометею, кажется, но это было позже.

Нам повезло, мы приехали, когда все постояльцы Бериевны грели кости на пляже, поэтому душ удалось принять без очереди. Не успели мы вернуться в комнату, как Алинка затараторила, что надо идти на море. Я рассчитывал отмазаться.

– Я что, одна пойду, как дура? – спрашивала она.

– А что я там, как дурак, буду делать? – спрашивал я в ответ, разваливаясь поудобнее на скрипучей кровати.

Она прекрасно знала, что меня не получится соблазнить ни купанием, ни солнцем, ни чем бы то ни было еще. Тогда она пошла ва-банк.

– Знаешь что? Я тебя выручаю, потащилась с тобой. И ты меня выручи. Я хочу на море. Точка.

– Позови соседей.

– Ты видел тут соседей? Они все уже на море, потому что мы, блин, в Адлере. Переодевайся, я выйду. Надеюсь, ты взял плавки.

Так я впервые за много лет вновь оказался на море. Всю дорогу до пляжа Алинка трещала про то, какое море великое и чудесное. Говорила, что я ничего в этой жизни не понимаю, потому что море надо просто чувствовать. И я чувствовал. Я точно знал, где оно находится. Но раньше, когда я был маленьким, я воспринимал море как аттракцион: подурачиться, понырять с волнореза, сплавать до буйков. А теперь я не мог ни нырнуть, ни далеко уплыть, потому что для этого надо видеть, а я не видел. А зайти по пояс и помочить тело в соленой водичке мне казалось развлечением разве что для пенсионеров.

– Не бузи, – отвечала Алинка. – Хочешь, я сплаваю с тобой до буйков?

– Хочу. Но ты не доплывешь.

– Полегче на поворотах! Сейчас я уже точно лучше тебя плаваю, я хожу в бассейн.

Когда мы из Уфы переехали в Самару, мне было десять, ей шел двенадцатый. Все ребята во дворе с мая по сентябрь проводили время на Волге, я быстро привык к воде и стал хорошо плавать. Алинка всегда отставала, они с девочками гадали на картах и листали журналы со звездами на берегу, пока мы с пацанами на спор плавали до противоположного берега.

Когда мы вышли на гальку, мне вдруг совершенно расхотелось плыть до буйков. Я почувствовал под ногами знакомое клацанье камней, услышал гул воды и вдруг понял, за что люди любят море. Это наркотик. Рядом с морем хорошо. Ему все равно, бомж ты или известный художник, худой ты или жирный, слепой или зрячий. Оно все смывает, перед ним все равны. Оно способно дать тебе нечто, что согласует тебя с самим собой хотя бы на время. И ради этих морских минут люди на всей планете готовы тратить деньги и время – ради дозы принятия самих себя.

Вечером мы с соседями сидели на веранде у Бериевны. Были мы с Алинкой, Оля, пара из Екатеринбурга и еще две тетки из Ростова. Каждый поставил на стол что-то свое: кто-то помидоры, кто-то сыр, кто-то виноград с арбузом. Пили вино – каждый принес примерно по полторашке всякого красного.