Резкий гудок вырвал его из детства.

Красная, вызывающе бабская тойота «кентавр». Мокрое стекло опущено.

– Ерохин?! …Ты? А я думала обозналась.

Он склонился к окну. Из серого полумрака взгляд выхватил спадающие рыжие локоны с каштановым отливом. Сумрак укрывал лицо, но память уже дорисовала изумрудно-зелёные глаза.

– Элина?

– Эли-на, – передразнила она растянутым баском, – Когда-то я была просто Элькой. Садись.

Он сел, погрузившись в запах косметики и новой машины.

– Ну здравствуй, Серёжа, – она жадно сканировала лицо, – А ты изменился. Поседел, – склонила голову набок, – Особенно на висках, – и выдохнула в грустной усмешке, – Да-а. Девятнадцать лет не прошли даром. Как там говорят? Седина украшает мужчин. Тебя точно не испортила.

Элька! Не может быть.

Буквально на днях он вспомнил её. И представил солидной, возможно располневшей дамой. Чьей-то матерью и женой.

А она всё та же – шустрая, рыжая, озорная.

– Элька, – протянул Сергей, – Ты как здесь? …Как вообще? …Как живёшь? Я даже не надеялся тебя увидеть.

– Видимо сильно искал. С ног сбился, – Она снова улыбнулась. И улыбка далась ей тяжело. Махнула рукой, – Не будем о грустном. Давай я тебя подвезу. Тебе куда?

– Да мне здесь… Неподалёку. …До метро, – с трудом выдавил Сергей.

– Ну до метро, так до метро.

До метро на машине – рукой подать. Но слово за слово, и дорога, кружась и изворачиваясь, привела во двор многоэтажного дома.

Лифт открылся на шестом этаже. Элька выпорхнула. Щёлкнул замок.

– Ерохин, Заходи.

Крохотная прихожая, залитая мягким светом.

Направив Сергея в комнату, Элька юркнула на кухню.

Он остановился перед овальным зеркалом. Усталое напряжённое лицо с невесть откуда вылезшими морщинами у глаз и на лбу. Он расправил лоб, поиграл бровями и прошёл в комнату.

Бледно-васильковые стены с замысловатыми узорами. Невесомая тюль. Препоясанные шторы цвета морской волны. Сергей вспомнил своё голое окно в общаге и вздохнул.

Уют, о котором он не задумывался, окутывал ласковым бризом, затягивал и растворял. Ерохин сел в кресло перед журнальным столиком и ощутил редкостное блаженство просто от того, что он здесь. Домашнее тепло исходило от стен, гравюр, расписных тарелок, брелочков и сувенирчиков; от бездны непонятных безделушек, расставленных по полочкам и уголкам нехитрой мебели. Откинув голову, он растёкся по плавным изгибам кресла.

– Не спи, Ерохин, – глаза с хитринками появились в дверном проёме, – Я быстро. Сейчас соображу чего-нибудь перекусить.

Сергей подскочил, словно нащупал гвоздь.

Вот тормоз. Развалился, как именинник. Надо в магазин смотаться, взять винца, закусочки, фруктов.

– Я сейчас. Элин… Эля. Я мигом. Пять минут. – Шаг к двери был остановлен ладонью.

– Серёж, успокойся. Сейчас ты мой гость, и я наскребу чего-нибудь на ужин. Мы же не собираемся обжираться?

– Да… То есть нет, не собираемся.

– Ну вот и ладненько. Посиди минуточку, – она скрылась и тут же заскочила обратно, – Ты не против, если я оденусь по-домашнему? – В голосе слышались оправдательные нотки. Сожаление на лице. – На работе духота, заморилась я сегодня в шерстяной блузке и джинсах.

– Я только за! – Ерохин довольно осклабился.

Она погрозила кулачком и исчезла.

Вскоре со звоном вкатился стеклянный столик. Бутылку Киндзмараули окружали сыр и колбаска, сиреневые оливки, масляные шпроты, горчичная приправа в фарфоровой соуснице и большая тарелка с ломтиками разогретой картошки.

Процессию завершала Элька в сиреневом кимоно.

Было так хорошо, что Сергею пригрезилось, будто это и есть его дом, а картина семейного счастья повторяется ежедневно, долгие годы, но…