В камеру входят по-разному! Человек, впервые попавший сюда, долго мнется в дверях, озирается затравленно. Его пугают смрадный тюремный сумрак, бледные пятна лиц и эти глаза – воспаленные, жаждущие, пристальные… Тот, кто имеет уже некоторый опыт, но к элите не принадлежит, ведет себя побойчей. С ходу ищет свободное место, как правило, тут же, у самых дверей, и поспешно затаивается на нарах или под ними. Профессиональный уголовник держится уверенно, по-хозяйски. Тюрьма для него – дом родной. Он проводит здесь полжизни и знает порядки! У дверей возле параши, возле мерзостной этой лохани, ютится обычно всякая мелкота. Истинная аристократия помещается в противоположном конце камеры, у окошка… Именно сюда и направился незнакомец.

Он знал себе цену – это было видно по всему!

Неторопливо приблизившись к нам, он швырнул мешок на нары и, склоняясь к моему соседу (пожилому карманнику по кличке Рыжий), сказал с веселой бесцеремонностью:

– А ну-ка подвинься!

– Что-о-о? – протянул с угрозой Рыжий и слегка приподнялся, опираясь на локоть. – Я те подвинусь. Я так подвинусь – рад не будешь… Иди отсюдова!

Он выполнял сейчас известный ритуал. Происходила как бы дополнительная проверка; если угроза подействует и человек отойдет, значит, здесь ему и не место! Если нет – стало быть, это действительно свой…

Тон был задан. Теперь предстояло услышать ответ. Он последовал тотчас же.

– Ну, ну, – усмехнулся новичок, – не гоношись, не нервничай. Тут вообще-то кто – блатные?

– Да…

– Или, может быть, я не в ту масть попал?

– Да нет, все точно…

– Ну, так в чем дело? Двигайся!

Сказано это было спокойно, с какой-то ленцой. Однако была в его голосе особая сила, и Рыжий почуял ее, уловил и медленно двинулся, опрастывая место.

Потом, разлегшись на нарах и закурив, новичок представился. По всем правилам этикета. Кличка его была Гусь. Специальность – слесарь (квартирный вор). Сидел он по указу, имел двенадцать лет. Погорел на ночной работе в Киеве, а родом был из Ростова.

Рыжий (теперь уже вполне дружелюбно) сказал, посасывая цигарку:

– Ростовский босяк… Что ж, город это древний, благородный. Почти как наша Одесса.

– Что значит – почти? – пожал плечами Гусь. – Смешно даже сравнивать. Ростов испокон веку называют папой. Вдумайся в это слово! Папа!

– Ну а Одесса – мать.

– В том и дело, – пробормотал Гусь, потянулся с хрустом, поправил мешок в изголовье. – В том-то и дело… Тем она и славится.

И он, позевывая, процитировал слова старинной песни:

День начался как обычно – завтрак, карты, прогулка, – все шло чередом, и ничто пока не предвещало беды.

Едва мы вернулись с прогулки – заработал телеграф. Стучал Цыган. Вызывал меня.

«Высылаю тебе ксиву, – просигналил он, – будешь в почтовом ящике – учти!» – «Что случилось?» – поинтересовался я. «Долго объяснять, – ответил он уклончиво, – да и нельзя так – в открытую. В общем, разговор серьезный».

«Ксива» на воровском жаргоне – это записка, справка, вообще любой документ. Почтовым ящиком называется общая уборная, расположенная в тюремном коридоре; два раза в сутки (перед завтраком и накануне отбоя) сюда, по очереди, выводят каждую камеру на оправку… Знаменитый этот почтовый ящик предназначен для особых, сугубо секретных надобностей и является в этом смысле одним из самых надежных мест.

Тут есть немало уголков укромных и испытанных; надзиратели копаться в них не любят, брезгуют (хотя и обязаны по уставу!), и потому корреспонденция доходит по адресу почти бесперебойно.