– Лев Александрович, ваш друг вызывает! Ох, да вы не вставали ещё! – воскликнула она, хотя на часах не было и восьми утра.

– Евдоксия Ардалионовна, кажется, вас уже просили не развешивать свои огромные платки в коридоре, – я стянул с лица мокрую ткань, которая послужила мне вместо холодного умывания, и с большим трудом сдержался, чтобы не обругать ее.

– А коль уж вам нечего стирать, так не возмущайтесь, голубчик! Своими двумя рубашками и одними штанами хоть всю квартиру завесьте – я вам слова не скажу. Да и постыдились бы на людях показываться в неглиже.

– Учту это, когда захочу в неглиже зайти к вам, – я демонстративно поправил воротник ночной рубашки. К одному уху я прислонил телефонную трубку, а другим напоследок услышал ворчливое: «Хам». Звонил Жора.

– Доброго утра всем спящим! Я как знал, что ты любишь дрыхнуть по воскресеньям!

– Поэтому и звонить решил спозаранку? Ближе к делу – ты поднял меня с кровати, и я не в настроении.

– Не хочешь заглянуть к нам сегодня? Дети сейчас гостят у Людкиных родителей, вернутся нескоро.

– Во сколько?

– Я зайду за тобой после обеда.

– Хорошо, буду.

«Вот баламут, – подумал я про себя, – после обеда и пригласил бы».

Возвращаться в кровать уже не хотелось, да и не было смысла – без сонной неги я отчётливо слышал, как через стенку на кухне гремела посуда и какую новую байку травил Поплавский. Мне ничего не оставалось, кроме как привести себя в порядок.

Проходя мимо комнаты Юрского, я заметил, что та ещё была заперта, хотя Марк Анатольевич порой вставал и раньше Фурманши. Когда ответа на мой стук не поступило, я не придал тому значения – видимо, спал.

– Евдоксия Ардалионовна, давайте подолью вам, – с этими словами Максим Никифорович взял маленькую керамическую чашку так бережно, словно она была из хрусталя.

– Спасибо, дорогой.

– Доброго утра, Лев Александрович. Вы уж не обессудьте, но кипяток кончился, придётся вам самому за собой поухаживать.

– Доброго-доброго. А я все думал, чем же занять себя в это утро.

– Куда вы так газ кочегарите? – вскрикнула Фурманша, стоило мне повернуть ручку, – по миру нас пустить хотите или на воздух весь дом отправить?

– Хочу не умереть от отморожения и поскорее вскипятить воду. Прошу заметить, что мое здоровье как врача тоже стоит беречь. Иначе к кому вы, Евдоксия Ардалионовна, побежите со своим ревматизмом? А вы, Поплавский, с гастритом?

– А ваша корысть вам от предков досталась вместе с национальностью, или она есть плод нелёгкой судьбы?

– Знаете ли, всего понемногу. Ровно для того, чтобы такие, как вы, задавали мне подобные вопросы.

Чайник закипел, и по привычке я разбил в сковороду двойную порцию яиц, но опомнился, что Юрский так и не встал. Вскоре я вернулся к его двери.

– Марк Анатольевич, доброго утра! – ответа не последовало. Вместо этого до меня донёсся тихий сдавленный кашель. Профессор не запирался на ночь, поэтому я вошёл внутрь.

Сонный и ослабленный, он лежал на кровати поверх покрывала и тело его дрожало. Форточка была распахнута настежь, и в комнате было заметно холодно. Завидев меня, Юрский тут же попытался встать.

– Ах, Лев, это вы… То-то я думаю, почему мне снится, что вы меня зовёте, а потом молотком каким-то стучите прям у самого уха.

– Вам нездоровится?

– Можно и так сказать. Во всем виновата моя оплошность. Засиделся за проверкой рефератов, потом передохнуть решил, открыл форточку, чтобы проветрить. Прилёг и, кажется, уснул. Вот и протянуло… у меня организм падкий на всякую гадость.

– Главное – не переживайте. Я посмотрю, что есть в аптечке, а вам пока требуется в тёплое одеться и хорошенько согреться. Там уже и чай на подходе, скоро принесу.