Колли говорит, так о какой там чертовне мама толковала-то? Если волосы тебе срезать, вряд ли ты станешь сильной. Разве Самсон не потому слабый сделался?

Она думает, он пока еще не смекнул. Может, оно и к лучшему.

Все вокруг знают, что я самый сильный. Гляди. Закатывает рукав, сжимает кулак и напруживает тощий бицепс. Вот что такое сила.

Колли, тебе двенадцать.

Она смотрит, как он чересчур глубоко затягивается трубкой и силится сдержать кашель. Ей хочется плакать о себе, о боли-холоде в голове, об этом безъязыком чувстве, что засело у ней внутри. О будущем, какое, понимает она, обустроили без всякого у нее спросу. Решает все же посмеяться над Колли.

Ты только глянь, говорит он. Втягивает щеки, складывает губы в трубочку, орудует языком в тучке дыма, какого у него полон рот. Наружу появляются не дымные колечки, а серые пучочки. Вот, говорит.

Что «вот»?

Голос у него глохнет до шепота. По-моему, у мамы лишайка.

Что у нее?

Лишайка.

Это что?

Это когда они залезают в тебя и вгрызаются в мозг, и вроде как у тебя с головой нелады.

Ты где это слыхал?

От парня одного.

Умолкает. А следом говорит, думаешь, мама с концами ушла?

Она думает, мама вернется, но что с того?

Он говорит, кажется, лишайка достала ее в этот раз будь здоров. Думаю, курва старая сгнила напрочь.

Она смотрит ему в глаза, пока не замечает в них страх, какой Колли пытается скрыть. Говорит, она вашу шатию нипочем не бросит.

Он задумчиво посасывает трубку. Я в любом разе сам по себе могу.

Она говорит, ты что, не понимаешь? Боггз возвращается. Наверняка знаю, ясно ж как белый день. Вот почему она боится. Вот почему такая странная стала. У нас для него нету ничего. Когда вот такое с урожаем, что он весь сгнил. Она не знает, что и делать.

Слюнит палец, сует под кепку, оттирает засыхающую кровь.

Колли говорит, я знаю, в чем дело. В том, как Боггз на тебя смотрит.

Она соскальзывает с камня и вытирает о него кровь с пальца. Пора, говорит. Надо идти собирать.

Погодь, говорит он. Забирает подбородок в ладонь, словно мужчина в мальчишечьем костяке, вечно раздумывает о чем-то. Что жирнее пирога, но еды в том ни шиша, в десять раз выше, но в нем голый шиш?

Ты эту загадку на прошлой неделе загадывал.

Как так? спрашивает. Я ее только что придумал.

Колли!

Что?

Она хочет, чтоб я ушла.

Стоит в тени, мать поджидает, ползучее солнце бередит странные краски в дальней дали. Округа сделалась многоликой, вытянулась сумрачно разными очерками, тенями, что достигают, и поглощают, и растворяются в единой тьме, словно этой истиннотьме всё лишь игра. Ветер низок, словно зверь вынюхивает, незримый, клонит траву. Этот ветер сопровождает все дни ее здесь, в Блэкмаунтин, ребристая камнями дорога по холму, надобная странникам, торговому люду, скотогонам, ведущим стада в селенья у моря, или крестьянам, катавшим в повозках картошку, пока та не стала в земле черная да жидкая. Мужчинам, какие заглядывали поесть, а иногда ночевали, если шли поздно, оставляли, бывало, монетку, но по большей части предлагали мену. Однако последнее время дорога странников приносила мало каких, а те, кто случался, поесть ничего с собой не имели. Чаще всего теперь стук в дверь раскрытая ладонь побирухи.

Она различает материн силуэт, перебирающийся через перевал, быстро заходит в дом. Колли на табуретке, склоняется над желтеющим задачником. На соломе у малышни куча-мала. Старший, Финбар, сучит веревку из волос Брана, пока тот не начинает реветь, и она вскидывает ребенка на плечо. Утешает его, а свечка рядом с Колли мерцает, будто входит в дом нечто незримое, хотя нечто незримое уже вошло, думает она. Уселось и заговорило с мамой на тайном наречии, а с последствиями теперь иметь дело тебе. Шаги, и Грейс оборачивается, видит Сару, та стоит, недопричисленная к святым, меж дверными косяками, бормочет что-то насчет своих ног. Что там у ней в руках.