Просыпается она вдруг – когда ее находит Колли. От усталости она сердита, хочет его шлепнуть. Ночь почти проскочила.

Говорит, чего ты дома не остался?

Колли, кажется, выживает даже при самом коротком сне, а настроение у него не мрачнеет никогда, однако она видит, что он вдруг переменился.

Говорит, Боггз вернулся, как ты и говорила. Откуда ты знала, что он вернется? Заявился на порог, как раз когда мы спать собирались. Пришлось ждать, пока они все уснут, но тут Бран расплакался, а когда я наконец выбрался, псины шли за мной полдороги вверх по склону. Пришлось то и дело говорить им, чтоб не брехали. Боггз весь взвинченный. Сказал, все пошло к херам. Что какая-то манда в Биннионе забила одну его собаку до смерти. Бухтел и бухтел насчет аренды. Я сидел у огня. Он велел маме покормить его, и она дала ему супа, так он его метнул через всю комнату. Мне все ноги облило, а плошка прямо передо мной упала. До сих пор от супа мокрый. Он ей, это что такое? Горчица? После всего, что я для тебя сделал? Кров над головой тебе дал. Всего-то прошу, чтоб ты меня привечала время от времени. Ты хочешь, чтоб я с тобой обращался как со всяким спальпинем?[12] И тут заметил, что тебя нету. Спросил насчет тебя и рассмеялся, когда мама сказала, что ты ушла работу искать. Сказал, какой с нее прок? Только один, и опять рассмеялся, сам с собою громко так. Мама сказала, что ты обстригла себе волосы и пошла, как сильный парняга. Он ей в ответ, что работать можно сколько влезет, да только нет картохи на сотню миль окрест, какую можно купить или продать, а это значит то, что значит. А она ему, и что ж это значит? А он ей, я тебе скажу что. Это значит, что вернется она быстренько, хвост поджав. Это значит, что все люто и дальше хуже, бо мужики сидят голодные да праздные, и от того делаются злые, потому что так оно устроено. Простая экономика, пока они с этим что-нибудь не поделают, – Корона, в смысле. И тут мама сказала самое странное из всего, что я от нее слыхал. Как на духу говорю. Сказала, пусть, значит, нам ворует.

Идут целый день, глубже в глубину мира, чем когда-либо доводилось им странствовать одним. Колли извергается так, будто истекает рекою слов, шагает с отмашкой, как солдат. Она стала замечать, что на ходу задерживает дыхание. Думает, он это все считает потехой, но у меня самой сердце колотит в грудь, как кулак. Идут они через горные болота нехоженой тропою, место обширно-зримое, почти безлесное, злой ветер брюзжит с востока. По мху скользят тени облаков. Она думает, нет в этом месте никакой памяти. Плюха озера, да одинокое дерево, да небо, что предрекает дождь худшего извода. Садятся под дерево, она разворачивает Колли то, что осталось от мяса. Тот сосет и обгладывает кости, а у ней желудок подает голос, словно из него эдак мимоходом что-то выдрали. Колли вскидывает взгляд, говорит, ты только послушай, до чего безбожно брюхо у меня орет.

Это у меня в животе, идиёт.

Смотрит на нее растерянно. А вот и нет.

А вот и да.

Скажи мне, раз так. Что тощее, как грабли, а с виду жирное, как кот, плешивое, как лысуха, а носит черную шляпу?

Она щиплет его за ребра. Говорит, да закрой ты пасть.

Жалеет, что мать заставила съесть все то, что она съела. Охотка у нее заснула, успела стать глухой болью, с которой можно жить. А теперь разбудили ее – зубы зверя дерут ее изнутри или же нож вворачивает свое острие.

Колли лезет в карман и извлекает глиняную трубку. Эта валялась, говорит. Придется тебе выучиться курить.

Лицо ей ведет от отвращения. А вот и нет.

Ты мужиком быть хочешь или как?

Я могу быть мужиком и без курева.