Когда, его прорешины латая,
Слезу смахнёшь как будто налегке.
Платок не древний, но уже не новый –
Послевоенный, редкий, прожитой,
Запорошённый колкою половой,
Изношенный с великой простотой.
Но лишь накинешь – молодая сила
Из каждой ветхой ниточки видна!
Ах, матушка,
Ах, мамушка,
Россия!
Держава колыбельная…
Стена!
Живые помощи
Не на беду, не на бегу
Припомнила: однажды
Учил отец – иди к врагу…
Я усмехалась: как же!..
С бедою в замкнутом кругу,
Не с грустной верой в чудо
Теперь иду, бегу к врагу,
Авось не будет худо.
А может, враг и вправду враг,
Не просто кто-то «между»?
Он станет другом – не за так,
Не за сговорчивый пятак –
За общую надежду.
Надежде, вере и любви
Нужны такие силы!..
И свет, и боль, и соловьи
Души, вчера немилой.
Пусть нам отпущена чужбы
Немереная мера,
Живые помощи судьбы –
Любовь, надежда, вера.
У матушки
Слышу: матушка ходит,
Зряшно огня не жжёт,
Радостью путеводит,
Старостью бережёт.
Чем ещё, Боже, кроме
Вечности, живы мы
В белом пуховом доме
Матушкиной зимы?
Отец перед вечностью
…Меж тем вовсю разросся сад отцовский –
И слава Богу! Есть отцу забота,
Ему светлей в трудах чернорабочих,
Чем на веранде – с лампой, при газете…
Но примечать неладное я стала:
Глядит стеснённо, даже виновато,
Молчит, как будто праздного ответа
Страшится без надежды на сердечность…
Что это – стариковские причуды?
Иль памяти виденья молодые
Нечаянно выматывают силы?
Тогда не знала я, не понимала,
Какая это мука – одинокость
В стоянии пред Вечностью…
Мята
Ушла мята с огорода.
Бродила, бродила – и ушла.
Вышла мать, поглядела:
Где мята?
А мята ушла,
И пыль не клубится, и солнце не смотрит,
Закуталось в серый платок из туч.
– Негодница зеленохвостая! –
Мать, осердясь, заворчала, –
Чего не жилось тебе в огороде,
Чего не цвелось возле моей старости?
Кто теперь мою боль уймет
Горячими сладкими пальцами,
Кто головушку старую успокоит?
Глядь – зелёный подол мелькнул
в окне у соседки.
– Эй, Наталья, не к тебе ль ушла моя мята?
Соседка сквозь занавеску засмеялась невесело:
– Не тебе одной, Валентина, горбатиться
Да руки свои от болезней отпаривать –
И меня старость заметила,
Упросила, стало быть, мяту
Пожить со мной, побеседовать…
Мать руками всплеснула, заго́рилась:
– Ты ж совсем молодая, Наталья!
– Молодая!.. Не мои ли сыночки в земле лежат?
Молодая я до войны была.
А сходи ты, Валентина, к Павлине,
Она-то и впрямь молодая,
Сын вернулся с войны живёхонек,
Внуки Павлине заместо мяты…
Мать и сходила.
Привела с собой мяту,
Водой напоила и в ноги поклонилась:
– Давай, мята, жить вместе.
И мята осталась.
Милость
Валентина Андреевна, матушка-мама,
Антонина Андреевна, тетушка Тося,
И Павлина Андреевна, тетушка Пава,
И Мария Андреевна, тетушка Маня –
Вы жалельщицы, плакальщицы, мастерицы,
Вы работницы, верильщицы, сестрицы…
Вспоминаю, как к свадьбе моей тётя Тося
Подарила мне стёганое одеяло –
Лоскуток к лоскутку, каждый лучше другого.
Я его и в глаза не видала до свадьбы,
Но, раскинув, узнала мгновенно сквозь слёзы:
Тётя сшила его – лоскуток к лоскуточку –
Из моих позабытых изношенных платьев,
Из которых я из году в год вырастала…
И сама я не знала, как много нарядов
Износила, хвалясь всему белому свету!
Только не было в том дорогом одеяле
Ни клочка из одежды ни мамы, ни тёток:
Сроду платья они доводили до дырок,
Чтоб годились потом лишь на тряпки в хозяйстве…
Сколько пышных отрезов я им ни дарила,
Своим верным заботницам и хлопотуньям,
Они прятали их в сундуки и диваны, –
Мол, куда нам рядиться в богатые ткани,
На работу?
Иль дома вертеться, на кухне?
На работу сгодится поплоше, попроще,
А и дома сам Бог повелел поукромней…
А уж позже, покрывшись простыми платками,