Ещё случилась авария с участием четырёх машин, и Гриша возмущается, почему мы до сих пор не дали подробности «резонансного ДТП». Любое ДТП является резонансным для родственников тех, кто погиб или тяжело пострадал, но мы ведём счёт от пары трупов либо же хотим интересных подробностей. Одинокий труп – не депутат, не преследуемый полицией, не упавший в озеро с моста, не перевозивший сотню кроликов, не угнавший автомобиль скорой помощи, не активный пользователь Инстаграма и так далее – вызывает лишь усталые зевки. Но в сегодняшней аварии трупа аж три, и один – родственник главы района, поэтому Гриша требует подробностей.

Арина мягко картавит, что придаёт её голосу гипнотические свойства. Она заявляет массу мелких тем, связанных в основном с коммунальными проблемами и ещё жалобу на «Почту России». Гриша стенографирует, как студент. От Арининого голоса я всегда тихо млею.

Галя займётся расшифровкой интервью с краеведом, которое планировала расшифровывать ещё в конце прошлой недели.

Борис заявляет тему про исчезновение школьницы, с матерью которой он договорился о встрече на месте, где её видели последний раз – на заброшенной стройке. Гриша оживляется и, чтобы сбить пафос Бори, напоминает о сложностях тем про несовершеннолетних:

– Давай с юристом обсудим.

– Я знаю, – Борис спокоен. – Мы уже поговорили. Я тебе после планёрки расскажу.

– Отлично, – Гриша обводит идею Бориса в ежедневнике.

Заявка Бориса – это объявление войны или просто так совпало? Оба ведут себя как обычно. И если Борис не блефует, тема действительно перспективная. Я штрихую в ежедневнике квадрат так густо, что вместо квадрата получается дыра.

В лице Бориса нет вызова или высокомерия. Оно бесцветно, как остывающий бульон. За плёнкой скользящего взгляда может быть что угодно: от скрытой насмешки до усталости, которая мучает нас всех перед планёрками и рассеивается ближе к полудню, как утренний туман. Знает ли он о нашем заочном соперничестве?

– У тебя что? – будит меня Гриша.

– Есть обратка от жителей Гранитной. Это новый микрорайон. Коммунальщики расковыряли единственный проезд во дворы…

– А когда починят?

– Не знаю, но сейчас там коллапс. Фотографии есть.

Гриша хмурится и застывает на секунду, как восковая фигура с остро очерченным подбородком.

– Просто если починят сегодня в пять часов, а ты сдашь материал в три, он никому не нужен будет. Узнавай у водоканала, надолго ли раскопали, там решим. Что ещё?

В два часа митинг дольщиков «Алмазов».

– Они согласовали? – вздыхает Гриша.

– Да.

– Это очередная постановка Алфёрова, – вмешивается Борис. – Постоят с плакатами и разойдутся.

Алфёров – местный депутат, взявшийся отстаивать права дольщиков. Я молчу. Сентенция Бори ставит крест на теме. Гриша молчит. Я не выдерживаю:

– Не ходить, что ли? Мне без разницы.

Мне в самом деле без разницы. Я не испытываю к дольщикам особой теплоты, может быть, потому, что никогда не нуждался в жилье сам. Работа с ними – это всегда изнурительный марафон. Сначала они обращаются в редакцию со слезами и просьбами рассказать об их беде, но через полгода, озверев от бессилия, переходят на приказной тон и требуют новых материалов. Их требования всё громче, читательский интерес всё меньше, и в этом охлаждении им мерещатся заговоры. Наиболее ушлые считают, что редакция должна перейти на круглосуточное освещение их душевных мук. На отказы они реагируют болезненно и пишут в своих чатиках, что ещё одну редакцию «алмазовцы купили с потрохами».

– Ладно, сходи, – соглашается Гриша после раздумья. – Там полиции много будет, может быть, кого-нибудь повяжут. Если начнётся толкотня – не жди, сразу оттуда пиши.