Глупо это все было. Сейчас он понимал, как это было глупо. Никого он больше не любил и потерял, вероятно, самое важное в жизни.

А что сейчас? Завтра утром они уедут, и, возможно, больше никогда не появятся.

…Антоновна и Александэр вышли в прихожую – то ли разглядывать Товар, то ли квартиру осматривать, то ли с Наськой общаться; а потом и вовсе отправились в магазин за водкой (хватит хлебать эту пахучую дрянь!) или за хлебом – да, неважно, куда. А Настена убежала к подружке…

И они остались вдвоем на кухне. Ему стало как-то не по себе. Вот только что было шумно, весело, все были раскованы; теперь же он с глазу на глаз остался с незнакомой, в сущности, взрослой женщиной, в которой, может быть, совсем ничего и не осталось от той взбалмошной рыженькой девчонки, сидящей у окна.

– Покурим? – предложил Сергей.

– Ой, я уже обкурилась, извини. Лучше не кури. Или, знаешь, ты кури, а я пойду, прилягу. Где у вас можно прилечь? Вымоталась с этой поездкой…

Вот и все. Он, как в омут, хотел броситься в объяснение, а она с ним, как со старым, привычным Серегой, при котором можно и вздремнуть и медицинские проблемы обсудить.

Это показалось до боли знакомым. Да, так было однажды. Антоновна, тогда еще просто Мэри, уехала к родителям, а Борщов гулял. После пьянки в общаге они с Гвоздем провожали Татьяну.

Стоял чудный июньский вечер. Шли к остановке, как раз недалеко от дома, где они с Мэри снимали комнату. Татьяна тоже жила недалеко. Гвоздь уже собирался сесть на свой трамвай, а она возьми, да скажи (блеснув глазами): я, мол, перед домом забегу к Сереге покурить. Дескать, по-дружески, по-соседски. Гвоздь навострил уши: «Я, говорит, тоже тогда зайду, время еще детское, домой рано. Посидим, чайку попьем». Сергею бы пинками загнать друга в подъезжающий трамвай, да он чего-то испугался… И они пошли к нему втроем. Курили, пили чай, даже треть бутылки стрельнули у соседа. Потом проводили-таки Гвоздя до трамвая и остались вдвоем у ее подъезда. Рядом случилась беседка. «Еще покурить, что ли?» – предложила она. «Конечно, конечно!» – обрадовался Борщов, страшно надеясь, что они вернутся сейчас к нему. Сели в беседке, зажгли огоньки. И как-то пусто стало без Гвоздя, пропал куда-то и хмель.

Сергей пытался ее разговорить, шутил натужно, но вдруг Татьяна призналась, что ей стало плоховато, да еще добавила, как старому приятелю: «видать, залетела девушка». Извинилась и пошла домой, куда он ее уныло и проводил.

А сейчас она лежит на их диване, и он не смеет заглянуть в комнату, чтобы высказать, наконец, то, что надо было высказать еще более десяти лет назад. Да и время ли сейчас? Ей дурно, она, может быть, сразу заснула, и ей вовсе не до запоздалых признаний, которые превратят радостную встречу с подругой черт-те знает, во что. Ей это надо? А ему? Он, во всяком случае, обойдется. Обходился же столько лет…

«Тебя, бл…, уволили сегодня, а ты о какой-то неземной любви мечтаешь!» – ввернулась ему шурупом в голову нежданная отрезвляющая мысль.

– Кать, чего не звонишь? – это была Леська.

– Телефон был занят.

– У меня?

– Нет, у меня.

– Ладно, давай, ноги в руки, и чеши ко мне на работу.

– Зачем?

– Увидишь. Слушай, мне некогда, я тебя жду. Пока.

Вот всегда она так. Собирайся и беги. Леська – та не будет долго работу искать. За полгода уже в трех местах поработала. Теперь осела в магазинчике по продаже дорогих шмоток – появились такие заведения на просторах нашего города. Бутики называются. Кто бы мог подумать – страна не знает, на что покупать еду, а тут кто-то ухитряется платьями торговать по цене подержанного автомобиля. И, ладно бы, в столице – и у них Тракторозаводске нашелся покупатель! Значит, не все, не все остались у разбитого корыта советской экономики. Да и мало сказать – Леська взахлеб хвасталась успехами их «бутика». А по сути, магазинчика, выкроенного из бесхозного (но не бесплатного!) полуподвала в центре города.