И так целый день!

Тут к Кате постучали.

Она вскочила с дивана и сама открыла дверь. Это была не бабуся. Это был сам Семен, видимо, Макарович.

– Ох, извините! – смутился старик. Да, именно старик, лет ста, но бодрый, в пиджаке с орденскими планками.

– Бабушкина комната там, – показала Катя.

– Благодарю, благодарю. Какое чудесное дитя! – Семен, видимо, Макарович, блестя глазами, спиной вперед отошел в указанном направлении.

Катя вздохнула и присела к зеркалу. Чудесное дитя… Возникла потребность подкрасить глаза.

Не прошло и минуты, как дверь толкнули, и в образовавшуюся щель послышалось:

– Катюня!

– Ау, бабуля! – отозвалась Катя.

– Телефончик-то у тебя? – баба Варя вошла в комнату, озираясь в поисках аппарата.

– У меня.

– Ну и как, дозвонилась куда-нибудь?

– Да, так…

– Эх, – горестно вздохнула бабуся и убралась. Вместе с аппаратом.

Телефон им понадобился…

Катя подошла к книжному шкафу. Все читано-перечитано. Маманя свеженьких брошюр подсунула. Некий Дэйл Карнеги с умными советами, как стать счастливым и богатым. Тесты еще какие-то: «Найди свою тропинку».

Поиски работы за последние три месяца вывели Катю не то, что из душевного равновесия, но и, кажется, душевного здоровья. Сначала, после окончания института, она отдыхала на седьмом небе, когда выяснилось, что распределение отменили, и не надо было ехать отрабатывать куда-нибудь в сельскую школу или библиотеку. Именно в эти хлебные места отправляли первым делом свежеиспеченных искусствоведов. Это уж потом, вернув государству долги за бесплатное обучение, годика через три (если не выйдешь замуж и (или) не заведешь корову), ты могла спокойно осесть где-нибудь в районном отделе культуры или, если повезет, помогать с культурой трубопрокатчикам в их ДК: подкрашивать серебрянкой бюст вождя, заделывать штукатуркой панно «Радость труда», ну и так далее, что там еще положено молодому специалисту? Постепенно можно было дорасти до министра культуры – это было известно каждому выпускнику института. Но сначала – районная библиотека!

А теперь! Теперь выяснилось, что можно вообще все, что не запрещено. Не запрещено было и вовсе не идти работать в школу или библиотеку. Свободное распределение – мечта красных отличников – стало доступно абсолютно любому.

Тут еще ее сбили с панталыку на кафедре… Давай, мол, готовься в аспирантуру. Вступительные экзамены – осенью. Она как дура корпела, вспоминая забытую напрочь марксистко-ленинскую философию, бегала на курсы английского, просиживала в библиотеке над альбомами и монографиями о жизни гениев.

Сдала. Приняли.

А потом выяснилось, что аспирантуру при кафедре закрывают, и теперь, если уж неймется, нужно ехать в Катеринбург. Но уже следующей осенью. И еще специальность пересдать – там как-то не сильно доверяют нашим местным экзаменаторам.

В общем, надо было искать нормальную работу.

К январю, правда, оказалось, что в школах давно идут сокращения штатов, и ставок нет. Разве что, где-нибудь в Колупаевке, куда добираться часа полтора на трёх автобусах. А библиотеки вообще позакрывали, открыв на их месте совместные с братьями-вьетнамцами торговые предприятия. Катя подумала, не устроиться ли в газету – недаром печаталась в институтской многотиражке. Захотелось ей вести культурную, или какую там еще страничку в областной печати, хоть в «Вечерке», хоть в «Местной правде». Только там ее и ждали! Предложили на полставки курьером. Отказалась дура, а через два дня место уже заняли.

Катя ничего не понимала. Она ходила в соответствующие отделы, в музей, в какие-то липовые культурные фонды, появляющиеся, как грибы после дождичка… Те фонды занимались продажей папирос и водки. Учредители, непременно толстые дядьки, предлагали ей место секретарши, а по совместительству – референта по общим вопросам. Иногда лапали – видимо, оценивая профпригодность. Она дурела и бежала из этих фондов…