Я молча отвернулся в сторону и посмотрел вдаль.

– Или, вам необходим приказ комиссара, чтобы поцеловать девушку? – Поддела она моё тщеславие, зная, на что нужно надавить.

– Вот ещё! – Возмутился я и слегка поцеловал её. Правда, война… вдруг этот раз последний?

Оторвавшись от её губ, посмотрел девочке в глаза и не смог удержаться от смеха.

Маша, невысокого роста, со светлыми волосами, стриженными чуть ниже плеча, пронзительными голубыми глазками просто один в один, как злосчастная детская кукла Люси, такие тогда в Польше делали или Чехии, дорогие и редкие – жуть! Отец по большому блату раздобыл, да на пятилетие сестрёнке подарил.

– Что опять не так? – Возмутилась Латышева.

– Кукла ты, как у моей сестры, точь-в-точь! Её не по твоей натуре делали?

– Дурак! – Наивно нахмурилась девушка.

Тогда, между нами – это случился просто поцелуй, чуть больше, чем дружеский: яркий, волнующий и запоминающийся, но, никаких отношений им мы не начинали, не скрепляли; всё-таки оба люди военные, понимали сложившуюся ситуацию без слов.

Вернулись к комиссару в обозначенное время.

Меня Байдуков обрадовал новостью, что утром отбываем к месту дальнейшей службы, где ему обещана свежая механизированная бригада со смешанным вооружением (разные по типу танки и прочая техника) и подготовленными людьми. Марию же отчасти Виктор Илларионович разочаровал! Конечно, от трибунала и ярлыка «дезертир» он её спас, но на фронт взять тоже не мог – не группу артистов, в конце концов, возглавлял! Тем не менее выбил Латышевой направление на службу в госпиталь, к которому предположительно наша бригада должна находиться в непосредственной близости. Возможно, со временем, девушка сможет перевестись к нам, и на том спасибо! Он и так сделал слишком много для нас.

Ночевать вместе с собой медсестру, понятно, не взяли (мне хотелось), – «Не положено», – сказал комиссар. Командир устроил её в женское общежитие до момента отбытия в госпиталь согласно предписанию (вечером следующего дня).

Боевой товарищ Виктора Илларионовича, однорукий майор, получивший своё тяжёлое ранение в боях у озера Хасан, принял нас очень радужно. Проживал он один, не заладилась с семьёй у танкиста: когда был на службе, всё время посвящал ей, а комиссовали, сильно приложился к бутылке… здесь ни о какой личной жизни речи идти не могло.

Мне очень хотелось послушать воспоминания боевых командиров, возможно, услышать полезное для себя, что могло бы пригодиться в предстоящих сражениях с фашистами… не вышло. Очень хотелось спать, сказывалась контузия, я с трудом смог закончить ужин и добраться до постели, не то что, сидеть до глубокой ночи с ветеранами Испании (майор и у озера Хасан отличился). Тем более они выпивали, а я тогда к водке и любому другому алкоголю относился отрицательно.

Зато ранним утром, в отличие от комиссара я поднялся бодрым, отдохнувшим, с отсутствующими симптомами похмелья и полностью готовым к нелёгкому дню. Чего нельзя сказать про Виктора Илларионовича…

В ту ночь мне снились яркие, реалистичные сны: ожесточённый танковый бой; несколько раз подпрыгивал на кровати, когда грезилось, словно попал по мне вражеский снаряд. Ближе к рассвету начала всплывать Мария: словно гуляем с ней по парку, а война закончилась. Проснулся с чувством окрыления… знаете, после впечатлительного сновидения всегда осадок остаётся на душе приятный. Стал гнать от себя подобные мысли прочь – категорически не хотелось привязываться к этой девчушке и тем более, не приведи господь, влюбиться в неё!

Хозяин, предоставивший приют на ночь, провожал нас со скупыми, мужскими слезами на глазах – он тоже рвался на войну; хотел бить врага, но… куда ему с одной рукой? На прошения отправить его на фронт, всегда получал отказ. Стоит ради чести майора сказать: он сумел собраться с духом, не спиться и стать полезным Родине – восстановился в звании и служил весьма хорошим специалистом в одном из военных училищ ускоренных выпусков танкистов.