Враг не сразу понял, откуда именно по нему ведётся огонь, они отстреливались наугад, но немец вояка опытный! Вычислили скоро и принялись вспахивать снарядами землю возле нас, я понял – пора покидать позицию, вот тогда началась настоящая карусель. Я резко назад, место поменяю – командир стреляет – снова ухожу! Таким образом, мы смогли ввести противника в заблуждение, гансы подумали, что нас много. Атаковать не решались, а отступить им никто не дал! Раздолбали вражескую колонну. Сколько там танков и машин пришлось на наш ствол, не знаю: около десятка, думаю, точно.

Радоваться оказалось преждевременно – по нам вызвали артобстрел… весьма плотный, из дальнобойных орудий. Пришлось тикать, но… получили мы свой снаряд, да очень мерзко: сверху он упал как раз под прямым углом в лобовой лист, сведя на нет преимущества наклонной брони – прошил насквозь «пассажира» и задел заряжающего.

Остальное плохо помню: мотор заглох, я рефлекторно запустил двигатель сжатым воздухом и из последних сил погнал «Тридцатьчетвёрку» назад, туда, откуда мы приехали. Спустился по крутому спуску и, стараясь заезжать за естественные укрытия, вышел из боя, всё… темнота – я «отключился».

Таким для меня выдался начальный день войны, боевое крещение, первая горечь утрат и первый раз, когда подбили.

С другой стороны, если б в тот день нашу «Тридцатьчетвёрку» не прошил снаряд немецкой артиллерии, я скорее всего бы погиб. Ведь всего в двадцати-тридцати километрах от места, где мы устроили засаду на фашистскую колонну, через три дня состоялось одно из самых страшных для наших танковых войск сражение – это бой под Дубно; если точнее: битва в треугольнике «Луцк – Броды – Дубно». Крупнее того события (в танковом смысле) станут только бои на «Курской Дуге», легендарной «Битве под Прохоровкой».

Знаете, когда стал приходить в себя, сначала появилось такое предательское, обманное чувство: словно я нахожусь дома, мать возится у печки, сестрёнка капризничает, отец собирается на службу. У меня есть запас времени, не стоит торопиться вставать, можно подождать, пока накроют на стол и только тогда придут будить.

Открыв глаза, не сразу понял, где нахожусь. Первое, на чём заострил внимание – широкая улыбка комиссара.

– Живой? Слава партии!

Понял, что нахожусь в поезде, в до отказа набитом вагоне бегущими от войны людьми.

Всё тело болело, постарался повернуть голову, остановила резкая боль. Услышал нежный, женский голос:

– Тихо-тихо! Лежите, вы сейчас в безопасности.

Пересилив себя, поднял глаза и обнаружил: моя голова лежит на коленях у медсестры, той, с которой познакомился перед боем.

– Опять ты?! – Удивился я.

– Судьба, – засмеялся Виктор Илларионович, – благодари её, она с тобой тут возится, как с генералом!

– Что случилось? – Перевёл я взгляд на комиссара.

– Нас подбили. – Нахмурившись, ответил он и, достав папиросу, продолжил, – стрелок-радист и заряжающий погибли… нам повезло. Ты молодец, успел горящий танк от обстрела в безопасное место отогнать, как только сил хватило? Я после попадания снаряда рухнул на боеукладку и темнота. Это разведчики, что с нами остались, вытащили нас в последний момент, потом машина взорвалась. Дальше, с нами на руках, бойцы сумели нагнать отступающих, вот мы и здесь. Я быстро в себя пришёл, а ты в бреду оставался долго… очнёшься и в горячку, говорю же: Марии спасибо скажи, выходила.

– Благодарю вас, – прошептал я, – у меня всё на месте? Руки-ноги?

– Да, у вас небольшая контузия и переутомление, – не переставала нежно поглаживать мою голову сестричка.

– Какой сегодня день? Где мы?!