Дмитрий Лаптев в 1742 г. в течение двух месяцев сделал «аккуратную» опись реки Анадыри до ее устья. Приехав в Петербург, он лично представил отчет по экспедиции, продолжавшейся семь лет.

Колоссальнейшее, не виданное в истории по размаху предприятие, стоившее нечеловеческого напряжения и труда и унесшее столько жертв, было закончено. Пройденное и обследованное путешественниками расстояние измерялось тысячами верст, а время выполнения задания исчислялось годами. В течение восьми лет был описан и обследован весь северный берег, от Белого моря до Колымы.

При состоянии научного познания того времени и тех технических средств, которые были в распоряжении скромных тружеников Севера, доведенная ими до конца задача обследования всего северного сибирского побережья не только вызывает изумление, но и заслуживает глубочайшего уважения. Справедливо сказано об участниках Северной экспедиции, что они «такой трудный и многобедственный и неизвестный путь морем, где было по силе человеческой возможно, проходили и к вечно достойному ведению исправно описали, а о непроходимых местах достоверно свидетельство учинили…».

Подвиг моряков и приблизительно даже не был оценен по достоинству современниками, и впервые карта азиатского побережья, составленная на основе их работ, увидела свет лишь в 1770 г. Разумеется, эта карта имела недостатки.

Последующие довольно немногочисленные экспедиции в труднодоступные северные сибирские области постепенно исправляли карту и сглаживали ее неточности. Но все же и после этих исправлений, продолжающихся вплоть до наших дней, очертания сибирских берегов в главнейших своих опорных пунктах остаются те же, что и со времени работы Великой Северной экспедиции, располагавшей весьма примитивными угломерными измерительными инструментами – градштоками и квадрантами.

Еще до середины XIX века все ледовитое море, прилегающее к нашим берегам от Новой Земли и до Колымы, и весь берег между устьями Оби и Оленека оставались не переисследованными. Справедливо говорили о Великой экспедиции, что она является географическим приобретением, ничем не превзойденным.

Однако в середине XIX века разгорелась полемика. Известный полярный мореплаватель и географ Фердинанд Петрович Врангель, именем которого назван арктический остров Врангеля, усомнился в достоверности донесений Челюскина. Исходя из личного опыта (а опыт у Врангеля был огромный), он заявил, что поход 1742 года на собачьих упряжках длиной около четырех тысяч километров физически невозможен.

Морской историк А.П. Соколов, приступив к изучению архивов Великой Северной экспедиции, в 1851 г. опубликовал выдержки из журнала Челюскина и записи Лаптева – документы, которые русской общественности до той поры были неведомы. Затем вышел труд Соколова «Северная экспедиция 1733–1743 гг.», полностью основанный на источниках. И тогда не осталось никаких сомнений в подвиге русских первопроходцев Таймыра.

Известный исследователь Сибири и Севера академик Александр Федорович Миддендорф в 1843 г. предложил присвоить Восточно-Северному мысу имя Челюскина. Миддендорф писал: «Челюскин – бесспорно, венец наших моряков, действовавших в том крае…»

В 1919 г. мимо мыса Челюскин прошло норвежское судно «Мод». Начальник экспедиции, всемирно известный полярный исследователь Руаль Амундсен воздал должное первому командиру «Якутска». Один из мысов к юго-востоку от мыса Челюскин он назвал мысом Прончищева.

В 1763 г. М.В. Ломоносов направил президенту Адмиралтейств-коллегии «Краткое описание разных путешествий по северным морям и показание возможного проходу Сибирским океаном в Восточную Индию», в котором обосновал своей проект – освоение Северного морского пути. «Могущество и обширность морей, Российскую империю окружающих, – писал он, – требуют такого рачения и знания. Между прочими Северный океан есть пространное поле, где… усугубиться может российская слава, соединенная с беспримерною пользою, через изобретение восточно-северного мореплавания в Индию и Америку»