Перед рассветом 16 апреля вся мощь артиллерии 1-го Белорусского фронта обрушилась на позиции 9-й немецкой армии. Одерско-нейссенский рубеж состоял из трех оборонительных полос общей шириной около сорока километров. Немцы использовали все детали рельефа: реки, озера, каналы, овраги, обширные леса на холмах. Каждый дом, каждая деревня превращались в опорный пункт и были приспособлены к круговой обороне. Четырнадцать вражеских дивизий скопились на направлении главного удара. Немцы спешно подтягивали последние резервы – вспомогательные воинские части, батальоны фольксштурма, мальчишек из гитлерюгенда…

За два часа до рассвета в полосе 1-го Белорусского фронта началась артиллерийская подготовка. Девять тысяч орудий и минометов, полторы тысячи реактивных установок в течение получаса перемалывали первую полосу обороны. Артиллерийский огонь пронесся по траншеям, словно смерч. Все пространство до горизонта озарилось ярким светом. Германские позиции заволокло густым дымом. Земля взрывалась, вскидываясь в небо фонтанами грязи и бревен. Кружились испуганные птицы…

Штрафники стояли плотно – в извилистой траншее, дожидаясь сигнала к атаке. Каждый солдат – комок нервов, сжатая пружина. Задача была ясной: не озираясь на соседей, прорвать первую полосу оборону и закрепиться на высоте близ деревни Гайссенау. Грохот артиллерии звучал в ушах бойцов самой нежной музыкой. Им так не хотелось, чтобы она умолкала…

Но вскоре «боги войны» перенесли огонь в глубину обороны, что недвусмысленно намекало: вот-вот последует сигнал. Уже не так закладывало уши. Люди общались вполголоса, кто-то пошучивал – начинаем, дескать, утренний концерт по заявкам.

– Держишься? – пихнул Максим прильнувшего к брустверу Шеботню.

– Держусь, Максим, – усмехнулся разжалованный лейтенант. – Страшно только… Справимся, ничего. Тебе ведь тоже страшно?

– А мне всегда перед боем страшно, – признался Максим.

Горькая правда – страх погибнуть врос в подкорку. Коренич научился им управлять, уверял себя, что это не страх, а инстинкт самосохранения, который, как и боль, есть у любого человека, и что это совсем не трусость.

– Хорошо, что заградительные отряды упразднили, – пробормотал побледневший Кибальчик – статный парень, потеющий так, что все его лицо казалось намазанным толстым слоем гусиного жира.

– А что тебе заградительные отряды? – покосился на него бывший капитан Рывкун. – Отступать собрался?

– Да нет, – смутился Кибальчик. – Просто неприятно, когда тебе в спину свои же пулеметы таращатся…

– Слушайте, мужики, а куда мы наступаем? – подал голос молодой и нескладный Дережко. – Что там за высотой – поле, лес, страна чудес?

– Кладбище, – ухмыльнулся немногословный и циничный Ситников. – Ты еще добеги до этой высоты, с фрицами отношения выясни, а потом спрашивай.

– Говорят, здесь повсюду болота, – бормотал чернявый Ахмадянов. – Мол, до самого Берлина – болота, леса и овраги…

– Жалко, что Войско Польское на другом фронте воюет, – протянул бывший майор Орехов. – Поляки еще со времен Сусанина обожают по болотам шастать.

Кто-то усмехнулся, кто-то сдержанно рассмеялся.

– Батюшку надо было пригласить, – как-то непонятно изрек бывший майор Богомолов; пояснил, заметив недоумение окружающих. – Уж не знаю, как полит-отдел проглядел… хотя, возможно, это их инициатива и была – в 312-й полк перед наступлением на Варшаву прибыл самый настоящий православный поп, с бородой и в рясе. Всех желающих построили, он ходил по рядам, что-то пел, камлал и бойцов освящал, а еще раздавал крестики – мол, Господь вас теперь хранит, можете не бояться и смело идти в бой.