Разбойника с хриплою речью

я мутно узрел, воровство,

отсутствие сот-этажерок,

все живы, лишь странный пожар,

а после горячки и смерок

смиренье и скоконный шар.

Я кем-то взираю чуть сонно,

в прощёлки на снег и на лёд,

отбившись от кучи резонно…

Виденье, отведавши мёд…

Малиновый творог

Железным мгновеньем живу,

ныряя то в горечь, услады.

Сегодня над пашней плыву,

черпая малиновый запах

и кашицы розовый цвет.

Творожные крохи и слепки

чешуйками стали в обед,

что голодны, молоды, цепки.

Люблю я твой ротик сырой,

дарить соки, разные сласти.

Я – тихий и звонкий, живой

совочек, с кем делишься счастьем.

Я – мелкий и плотный сачок,

что любишь и блюдом балуешь,

блестящий с едой черпачок,

что тянуще, сладко целуешь.

Просвириной Маше

Страшные времена

Тут яр и нет хорошей вести,

все вирусуют, жгучий плен,

и умирает крёстный, крестник,

и гибнут живность, цепи вен,

сникают листик, мышцы, взоры

и вянут вдохи, куст, мечты,

и в биографиях позоры,

и не приходят платы, сны,

плодятся лужи, ямы, кочки,

озимь гниёт, рань не растёт,

пустые плошки, кожи, почки,

лишь плесень радужно цветёт,

и птицы жрут брюхатых слизней,

и самка каждая больна,

и нет рожденья новых жизней,

лишь смерть орудует сполна,

угасли рифмы, печи, искры

и умер труд, мрёт озерко,

под прессом всем живётся низко,

и в тёлках скисло молоко,

сыры дома и к ним подходы,

из пасти сыплются клыки,

все имена забыты, коды,

и душат петли кадыки,

и глохнут уши, шум, моторы,

немует рыбами народ,

и из людей, желез заторы…

Так преужасно начат год…

Женский ответ

Тут феминизм куражит дико -

пи*дой помазан каждый рот,

не члены; биты мужьи лики.

Везде начальствует их род.

Рождений нет и баб с тюками.

Но не пылится полок гладь -

их трут холопьими усами

любая дочь, жена и мать.

Во власти дамской изначально

от женских нор до чёрных ям.

Патриархат подох финально

и обратился в пыль и срам.

Всё потому, что только знали

клевать их, пользовать, лупить,

осознавая это сами,

что перестали чтить, любить…

Машавица

Дивная красавица

смотрит на меня.

Бирюзово ладится

взор её в тенях.

Чуть ресницы мазаны

кистью смоляной.

Ею же показаны

нити с сединой,

сказки, явь поведаны,

каждый слой и пласт.

С нею мной изведаны

Бог и вкусность ласк,

блюд узоры славные,

вин родных капель

и чаи все травные,

радость солнц, недель.

Рядом думы яснятся,

мир, любой ответ.

Светлая прекрасница,

что сама есть свет!

Просвириной Маше

Благодатная

Ты – к Богу верный ключ

и клад средь дешевизн.

С тобой не так колюч

поход с названьем "жизнь",

и не страшны затон

и трудность, громы, зло,

душистей лес, бутон,

цветней салюты, всё…

Волшебный, нужный стан,

всё ближе и родней,

а каждый чмок – стакан,

от коих я пьяней.

Участный, щедрый ум.

Ты – корень всех имён

и пик мечтавших сумм,

как идеал времён.

Ты – плоть, святая явь,

какую сотни лет,

из лучших дум создав,

искал любой поэт!

Просвириной Маше

Бездомный пёс

Среди дворов, смердящих куч

по ржавым шляпам тёплых люков,

под грязной навесью из туч,

палящим жаром, резью звуков,

по рельсам, рынку, через сквер,

меж стен, фруктовых этажерок,

среди прекрас, средин и скверн,

колясок чад, старух, меж скверов,

тащимых сумок, полных урн,

машин, контейнеров текущих,

и однолюдья, толп коммун,

молчащих, пьющих и орущих,

аллей, дорог, углов в моче,

песочниц, самок и сараев,

среди людей в мешках, парче,

придверных мисок, ям блуждает,

дружа с подвыпившим, гурьбой,

любой рукой, что кормит, гладит,

с кошачьей сворой неродной,

что в общих бедах ныне ладит,

идёт, минуя много вёрст,

и ищет смерть, мосол зарытый

печальный, драный, блудный пёс,

почти невидимый, забытый…

Майский марафон

Я помню блески фар янтарных

и капли жёлтых фонарей,

и настроенья акт пожарный,

фрегат, напёрстки от церквей,