Однажды в каком-то чистом, благородном порыве он начал писать докладную записку в верха, в которой хотел высказать своё мнение и о «шефах», и о многочисленных толкачах, и о том, что город должен давать деревне не эти орды неумелых людей, а прежде всего то, в чём он действительно силён: машины, запчасти, стройматериалы, и, может быть, опытных специалистов – токарей, слесарей, электрогазосварщиков, – чтоб не стояла на приколе дорогая техника, и отпала нужда в непроизводительном ручном труде.

Многое хотелось написать в этой записке Ивану Панфиловичу, сделать выкладки и экономические расчёты; богат был его жизненный и председательский опыт, и, наверное, от этого же опыта он и разорвал своё незаконченное творение и бросил на загнетку46, решив, что умные в советах не нуждаются, а дураки им не следуют, и что плетью обуха не перешибёшь. Куда проще было жить со слепой убеждённостью, что сверху всё виднее лучше и там знают, что делают. Во всяком случае, ему от этого пока не плохо…

Цепко ещё жила в деревне сволочная убеждённость: не подмажешь – не подъедешь. Председатель умело поддерживал это заблуждение, и правленцы бездумно поднимали руки, ссужая главу колхоза очередной бесконтрольной тысчонкой рублей на выбивание стройматериалов и запчастей.

Кладовщик грузил в председательский газик47 тушку поросёнка, кадушки со сливочным маслом и мёдом, мешок-другой яровой блинной муки, – и Иван Панфилович отбывал в город. Здесь он быстренько, с деловитой озабоченностью на лице обосновывал кабинеты областного управления сельского хозяйства и «Сельхозтехник», договаривался с кем надо о поставках планово занаряженных машин, запчастей, удобрений, семян, комбикормов, а потом, плотно набив в магазине объёмистый портфель бутылками с коньяком, ехал за город, к стародавнему знакомцу-леснику.

Чистенький, рубленный из вековых сосновых брёвен, дом уютно стоял на берегу полноводной реки в окружении высоченных заматеревших берёз. Бездетный лесник жил в нём с сухопарой, неопределённого возраста женой. Подкупленные щедрыми подарками и дармовой выпивкой, супруги встречали Зотова как родного, раболепно заискивали и с ног сбивались, всячески угождая ему.

Иногда он жил здесь до недели. Этот тщательно законспирированный дом в немой лесной глуши был ему жизненно необходимо. Здесь он чувствовал себя полновластным хозяином, отдыхал от людей, отходил от душевных неурядиц, сбрасывал с себя поганую тяжесть неуверенности, неподъёмными похмельными утрами находил целительное понимание и угодливую заботливость, а не истеричную ругань, как дома, в ответ на которую тупой бычьей злобой наливается голова, и хочется, зверея, по брёвнышку раскатать своё ненавистное, отравленное многолетним разладом жилище.

Сполна утолив жажду по спиртному, подавив в себе сумятицу и страх, он возвращался в колхоз будто бы помолодевший, по-прежнему шумливо-активный, напористо-суетливый. И мало кому было вдомёк, что под маской преувеличенной бодрости он скрывал свою растерянность и внутреннюю пустоту. А в том, что люди до сих пор не разглядели его пустоты, ему везло, как везёт игроку.

Утро было свежее, ярко-зелёное, бодрящее. Солнце запуталось в лохматине уличных ветел48, на дороге поблескивали лужицы. Кручёный ветер ударил из-за угла в лицо, высек слезу.

Первый секретарь райкома партии Антон Фёдорович Истомин неторопливым прогулочным шагом, заложив руки за спину, шёл по пустынному ещё райцентру на работу, глубоко, с удовольствием вдыхал напоенный дождевой прохладой воздух и пытался сосредоточиться на мыслях о сегодняшнем заседании бюро.