Сестры Джилл были мертвы, и ее братья были мертвы, дядья и тетки были мертвы, и двоюродные братья были мертвы. Ее муж был мертв, но что-то в ее тоне подсказывало, что эта трагедия не столь значительна, как другие. Боб предположил про себя, что Джилл угодила в ловушку многолетнего брака с тираном-алкоголиком; но, когда он осведомился, был ли союз воинственным, Джилл покачала головой.

– О боже, нет. В Кларке не было ни капли злой крови. Но вот кисляк он был, это да.

– Кто? – переспросил Лайнус.

– Душнила.

– Это как? – переспросил Боб.

– Да скучный же, – недовольно пояснила она. – Но это был его сознательный выбор.

– А, так он был против веселья.

– Категорически. Он тяготел к торжественному.

– А вот это достойно восхищения, вообще говоря.

– Спасибо, Боб. Я и вправду им восхищалась. Мне просто хотелось, чтобы он хоть иногда сводил меня поужинать и угостил гамбургером. – В последний раз затянувшись, она бросила свой “кэмел” на проезжую часть. – Когда Кларк умер, я подумала, что вот теперь-то уж оторвусь. Но нет. Нет, так и не вышло.

Боб сказал, что удивлен тем, что она испытывает тягу к развлечениям.

– Еще как испытываю! Разве ты не видишь, что я их ну прямо жажду?

– Нет, не вижу. А ты, Лайнус?

– Нет, я тоже не вижу, – сказал Лайнус. – Но ведь меня – и вы, надо полагать, это заметили, – по правде сказать, очень мало волнует чье-нибудь умонастроение, кроме моего собственного.

Они прибыли в кафе и укрылись там за обитыми искусственной кожей стеночками кабинки. Отогреваясь в тепле, решили побаловать себя полноценным питанием. Бобу захотелось позавтракать; Джилл и Лайнус последовали его примеру, и вскоре им принесли еду. Джилл взяла с тарелки ломтик бекона, принюхалась к нему, протянула им и спросила:

– Как вам этот бекон, не странный ли у него запах?

Боб сказал, что не хочет нюхать чужой бекон, а Лайнус сказал, что хочет, и Джилл поднесла ломтик к его носу.

– Бекон как бекон, – был его приговор, и Джилл бекон съела.

Они закончили трапезу, но посидели еще немного; на улице все валил снег. Боб приметил кого-то в розовом, кто шел мимо кафе, и поспешил через зал, чтобы выглянуть за входную дверь, не Чирп ли там, но это была не Чирп. Когда он вернулся к столу, Джилл и Лайнус обсуждали высадку на Луну.

– Нил Армстронг хитрил, – говорил Лайнус, – что его озарило и свои исторические слова он сказал под влиянием момента, а на самом деле он их вызубрил, эти слова, еще до того, как “Аполлон” от земли оторвался. Он всегда утверждал, что сымпровизировал эту фразу, между тем как факты свидетельствуют о том, что ее сочинили в рекламном агентстве, нанятом через НАСА.

– Ну, может, он все-таки сам сочинил, – сказала Джилл. – Может, действительно придумал с лету.

– Да я тебя умоляю, – сказал Лайнус. – Ты когда-нибудь вглядывалась в глаза Нила Армстронга? В них космическая пустота. Можно прозреть вечность в его красивеньком личике. Да он список покупок и то составить не смог бы. Конечно, нам нравится видеть в астронавтах воплощение всего самого распрекрасного, что наличествует в нашей коллективной плоти и крови, но на деле наполовину они манекены, а может, и больше, чем наполовину.

– Один маленький шажок для человека, – низким голосом произнесла Джилл.

– Для человечества! Он так сказанул, что острота весь смысл потеряла. Но сам Армстронг потом говорил, что там тогда связь прервалась, а сказал он все правильно.

– А ты что, не веришь ему? – спросил Боб.

– Питаю сомнения.

– Похоже, ты об астронавтах вообще неважного мнения.

– Любовью не горю, это точно.

– Ну, – сказала Джилл, – все-таки, на мой взгляд, мистер Армстронг справился со своим делом неплохо.