Выбранной историей они занимаются целый год.

Необходимо выучить ее на память. Больше, чем наизусть, впустить в сердце. Не так, что просто произносишь слова, а так, словно чувствуешь их, а сюжет осязаешь буквально, слово за словом: как он, поднимаясь, падая, торопясь или запинаясь, движется к своему пику. Так, чтобы вспомнить и пересказать с таким чувством личной причастности, словно сам эту коллизию пережил, и так беспристрастно, словно побывал каждым, кто в ней участвует.

Через год испытуемого приводят в круглую комнату, в которой только одна дверь. Два простых деревянных стула стоят один напротив другого.

Свечи усеивают округлые стены, как звезды, сияя из бра, развешенных с неравными интервалами.

Каждый кусочек стены, не занятый свечой или дверным проемом, увешан ключами. Начиная от пола по всей стене и продолжаясь невидимо над самой высокой свечкой в тени, сгущающейся над головой. Длинные медные ключи и коротенькие серебряные, ключи со сложной бородкой и с нарядной декоративной головкой. Есть очень старые, источенные временем, но все вместе они посверкивают в свете свечей.

Здесь хранится копия каждого из ключей, какие только есть в Гавани. Если какой-то понадобится, сразу делают дубликат, который займет его место, так что не теряется ни один.

Единственный ключ, которому близнеца в этой комнате нет, это тот, каким открывается дверь в стене.

Это комната, сбивающая с толку. Так задумано.

Будущего хранителя, когда его приводят сюда, просят присесть. (Большинство выбирает тот стул, что лицом к двери. Но те, кто выбирают стул к двери спиной, почти всегда выступают удачней.)

Их оставляют одних, когда на несколько минут, а когда и на час. Потом кто-нибудь входит и садится на стул напротив.

И тут они рассказывают свою историю.

Рассказывать ее они могут как им угодно. Но нельзя выходить из комнаты и с собой приносить ничего нельзя. Ни реквизита, ни текста.

Они не обязаны сидеть сиднем, хотя их единственный слушатель – обязан.

Некоторые повествуют сидя, предоставляя голосу сделать всю работу. Но не возбраняется оживить представление, как придет в голову: излагай, хоть стоя на стуле, хоть расхаживая.

Одна испытуемая, было дело, подошла к слушателю сзади, облокотилась на спинку его стула и всю историю прошептала ему в ухо.

А еще один свою долгую и многосложную повесть всю целиком пропел, от сентиментального зачина через воющую боль и снова к тихой мелодии.

А третья, используя стул свой как инструмент, по ходу действия погасила одну за другой все свечи и завершила свой ужасающий рассказ в темноте.

Как только история закончена, слушатель удаляется.

Испытуемый остается один, когда на несколько минут, а когда и на час.

Потом приходит хранитель. Некоторых поблагодарит за труды и отпустит.

А остальных попросит выбрать со стены ключ. Какой угодно.

Ключи не подписаны. Выбор делается исходя из ощущений, подчиняясь инстинкту или следуя эстетическим предпочтениям.

Ключ принят, и испытуемый возвращается на свой стул. Тут ему завязывают глаза.

Ключ, который он выбрал, раскаляют в огне и прижимают к груди испытуемого. Шрам-отпечаток располагается примерно там, где был бы ключ, если его носить на цепочке вокруг шеи.

В темноте хранитель видит себя самого внутри той комнаты, которую выбранный им ключ отмыкает. И по мере того, как притупляется острота боли, он начинает видеть все комнаты. Все двери. Все ключи. Все вещи, которые ему отныне хранить.

Тех, кого делают хранителями, делают ими не потому, что они люди высокоорганизованные, понимают в механике, преданны или достойны больше других. Нет. Преданность – удел служителей. Достоинство – удел стражей. Хранители сильны присутствием духа и никогда его не теряют.