– Пап, а почему я никого из них не узнаю? – спрашиваю я во время нашего первого посещения этого дворца. Я поедаю яйцо всмятку, которое кажется крошечным, поскольку помещено в особую массивную рюмку из сияющего мельхиора. На коленях у меня лежит плотный лоскут белой ткани, именуемый салфеткой, – раньше я видел такие только в кино. – Я думал, тут живут только настоящие знаменитости, ну, которых по телику показывают!

Папа отвлекается от своей яичницы-болтуньи, обрадованный шансом применить свои аналитические способности.

– Ты никого не узнаешь, потому что они не знаменитости, а рядовые члены Союза художников. Им всем положены льготы. – Посолив яичницу, он добавляет: – Они профессионалы, как мама или я, только в искусстве. – Тут он вдруг похлопывает меня по руке. – Погоди! Одна знаменитость тут все-таки есть! Видишь? – Он указывает на худого лысеющего человека с усами, в белой рубашке, сидящего за столом у окна напротив какой-то кудрявой брюнетки. – Я его узнал по портрету в книжке стихов. Он еще исполняет собственные песни. Помнишь «Маленький оркестрик» с нашей магнитофонной записи?

Я киваю: слышал, нравится. Папа прерывается, чтобы поднять с пола салфетку. Он, конечно, профессионал, но явно не приучен держать на коленях эти барские гигиенические штучки.

Мама, немножко обиженная тем, что ее не приглашают обсуждать знаменитостей, вдруг некстати заявляет:

– Вот будешь учиться на одни пятерки и когда-нибудь отправишься в шикарный ведомственный санаторий для инженеров. Но заруби себе на носу – круглые пятерки, ни одной четверки!

– Слушай, оставь мальчишку в покое, – говорит папа. – Пусть беспокоится о своих оценках после каникул. К тому же не только в оценках дело. Пусть хоть раз в жизни нормально отдохнет, поучится жизненной мудрости у реальных людей, не только у нас с тобой. – Отхлебнув пару глотков чаю, папа завершает: – Ему это еще как пригодится, вот научится и тогда не пропустит зеленую улицу.

Мама не отвечает. Перед ней стоит задача элегантно покинуть великолепную столовую, поскольку завтрак закончился, а с ним и наша принадлежность к избранным. У дверей мы натыкаемся на знаменитого барда и его спутницу, которые подошли с другой стороны зала. Мама, забыв о необходимости держаться аристократически, останавливается, чтобы пропустить их первыми. Папа следует ее примеру, а потом еще и неловко не то кланяется, не то кивает проходящему барду. Тот поклона не замечает, однако его спутница слегка кивает папе в ответ. Мама тщательно рассматривает ее сзади. «Он, может, и знаменитость, но ее я могла бы кое-чему научить в смысле того, как надо одеваться», – торжествующе заключает мама, вновь становясь безупречно элегантной.

Печальная особенность наших талонов на обед и ужин состоит в том, что отоварить их мы можем только у окна кухни сзади океанского лайнера. Горячие блюда, полученные в алюминиевых судках из трех отделений, мы раскладываем по тарелкам уже в своем съемном жилье. Как же унизительно видеть папу в изысканных шортах, который тащит домой эти проклятые тускло-бледные судки!

Усатого автора «Оркестрика» невозможно даже представить себе несущим по улице эту гадость. Да и родители начинают подозревать, что двухразовое питание на вынос с черного хода – не льгота, а чистое издевательство. Впрочем, этот шизофренический жизненный уклад, когда завтракаешь, как король, а обедаешь и ужинаешь, как лакей, скоро кончается. Днем и вечером мы начинаем ходить с Юлей и ее новыми пляжными друзьями в приморскую столовую самообслуживания размером с хоккейную площадку.

А вот доступ к огромному балкону – это примерно как ежедневные бесплатные места в правительственной ложе Большого театра. В дни интересных представлений я сразу после завтрака бегу вверх по лестнице «забронировать» передние сиденья, раскладывая на них разные предметы одежды, придавленные толстыми книгами, чтобы не унесло ветром. Затем мы отправляемся на пляж и возвращаемся, чтобы занять свои законные места за пятнадцать минут до выступления, сразу после захода солнца.