Мне было семнадцать, он старался дать мне все и даже больше. Он всегда брал меня с собой в командировки, я впитывал знания, как губка, я старался наверстать упущенное, мне все было в новинку.

Архитектура Возрождения вызывала у меня смешанные чувства – в том числе и необъяснимой жути, еще более экзистенциальной, чем готика и неоготика. У меня в голове не укладывалось, как много десятилетий человеческих жизней и неустанного труда впитал в себя каждый расписанный камень. Каждый объект, на который натыкался взгляд, был произведением искусства.

Фрески и мраморные статуи – с пересказом истории флорентийцев и фамилии Медичи – августовским вечером окружали более трех сотен зрителей в Старом Дворце, пришедших послушать какого-то доктора-искусствоведа, куратора библиотеки Каппони. Его доклад – увлекательное путешествие в сюжеты полотен художников – был про тени – на которые обыкновенный зритель не обращает внимания.

– Существует три вида тени – собственная тень, полутень и падающая тень, – рассказчик незаметным движением переключил слайд. – Собственная тень есть тень на предмете как таковом. Возьмем шар: с одной стороны у него будет свет, и свет этот постепенно при изгибе формы будет становиться все темнее и перейдет в неосвещенный участок, который и зовут тенью.

Сэр Ли не отрывал взгляда от лектора на трибуне, его молодой помощник скучающе разглядывал зрителей в Зале Пятисот, шевелясь на стуле, подпирая коленками ряд впереди, а я старался даже дышать тихо – чтобы не навлечь на себя гнев притаившихся на фресках и за статуями теней – которых, как мне казалось, не три вида, а даже больше.