Я вижу собственное отражение в ее распахнутых глазах, я вижу себя, но на миг мне кажется, что это одновременно и не я.

Я тянусь к ней, и еще секунда – и мои руки ложатся на ее плечи. Я чувствую тепло ее тела, и я знаю, что она настоящая, она никуда не уйдет…

Холодная рука коснулась моей щеки, по телу разлилось приятное тепло, опускающееся тянущим жаром в паху. Я прижимаюсь губами к ее пальцам и часто дышу.

Я отбрасываю прочь призрачное ощущение, что это неправильно. Холодные пальцы ложатся мне на затылок, кровь закипает, я облизываю губы и сглатываю слюну, наполняющую рот. Мелкая дрожь нетерпения, приводящее в странный восторг головокружение…

Она притягивает меня к себе, и я покорно наклоняюсь, крепко сжимая ее плечи. Я не понимаю, что происходит, и, кажется, кроме нас в мире никого нет – только я и она. Желание становится таким нестерпимым, что я только тогда осознаю: я хочу впиться губами в ее рот, хочу стать частью нее…

Я судорожно вздыхаю в последней попытке сопротивляться, но не могу оторвать ладони от ее плеч. Она запускает пальцы в мои волосы на затылке, электричество, прошедшее по телу, рассыпается искрами на ладонях.

Наваждение. Она оттягивает мою голову назад, но потом вновь привлекает к себе…

– Виктор, – снова шепчет она, почти требовательно, призывно, вкладывая имя мне в рот, и я ловлю губами ее губы.

И нет в мире никого, кроме нас, и нет ничего, кроме нас, и я отдаюсь в ее руки, и я становлюсь покорным, как ягненок, как ласковый кот… Мне не хватает воздуха, я задыхаюсь, но не могу оторваться от нее – я хочу ее, и она будет моей.

Меня кружит в водовороте безумия, и огонь в крови – один на двоих, – и я едва сдерживаю стон, и эта горько-сладкая мука сводит с ума. Я не могу остановиться.

Уже окончательно проснувшись, я понял, что кончил во сне. Какого…

Уткнувшись носом в простыни, перевернувшись на бок, я так и продолжал лежать на кровати, голый, каким вышел из душа. Мне не было холодно. Остатки искр еще гуляли в крови, и разгоряченное, вспотевшее тело не желало поверить, что это всего лишь сон.

Ну и сон!

Хорошо, что это сон.

Музыка поднимала ввысь и низвергала в преисподнюю, толпа с замиранием следила за каждым движением семерых демонов, за каждым исполненным звуком со сцены. Хэллоуинский вечер – канун Дня Всех Святых – собрал в ночном клубе на севере Бруклина три сотни зрителей, центром внимания были мы.

Маски были не только на артистах, толпа пестрила маскарадными костюмами упырей и ведьм, пауков, летучих мышей и прочей нечисти… Однако чаще, все же, попадались кое-как прикрытые картонной маской лица – лишь бы пройти дресс-код, – пришедшие потрясти головой под тяжелую музыку.

Я не замечал в экстазе тянущиеся ко мне руки, я не различал полуприкрытых лиц и тел – я отдался музыке, и толпа передо мной была лишь размытой игрой красок. Меня не волновало, что творится за сценой; то, что звучало у меня в голове и в моем сердце, было единственно важным.

Когда мой голос и голос скрипки слились в созвучии, раздаваясь под сводами зала в финальной квинте, и толпа восторженно взревела, я еще не полностью пришел в себя. Мир качался и плыл, отрезвление наступало постепенно, и я лишь сделал глубокий вдох в живот, крутя в руках шнур от микрофона.

Я заметил его слишком поздно – жесткий взгляд желтых глаз царапнул по лицу, – и черная тень, стоящая напротив в противоположном конце зала, проступила в свете прожекторов. Я ощутил себя беззащитным, лишенным своей скорлупы, совсем одиноким в беспощадном сиянии ярких ламп, направленных на меня.

Микрофон с грохотом выпал из рук на пол, но скребущий по ушам фон и шум утонули в аплодисментах и криках… Я уже несся вон со сцены, перепрыгивая через разбросанный хлам за кулисами.