Рабыня Федерика

Первые несколько дней в доме Али сливаются для меня в одну тусклую, смазанную картину.

Из лазарета меня переселяют в крошечную каморку, скорее нишу в стене, где вместо двери стоит ширма, а свет попадает через небольшое оконце под потолком. Жесткий топчан в качестве кровати и полка на стене в изголовье – вот и вся обстановка.

Почти все время я сплю. Дважды в день лекарь, высокий старик с худым лицом и косматыми седыми бровями, приносит отвар, будит и стоит надо мной, дожидаясь, пока я выпью дурно пахнущую, режущую язык и горло жидкость.

Когда он принес ее первый раз, я послушно глотнула и тут же выплюнула – гадость несусветная! Оттолкнула от себя чашу и откинулась на подушку. Старик молча ухватил меня за волосы и дернул, заставляя сесть. Я взвыла от боли, слабыми руками попыталась оторвать от себя его пальцы и получила еще один рывок, от которого у меня фонтаном хлынули слезы.

– Выпить, я сказал! – хрипло каркнул ужасный дед и поднес к моим губам чашу. – До последней капли.

Когда я, захлебываясь и давя приступы тошноты, допила, мягко погладил по волосам и тоном доброго дядюшки похвалил:

– Умница. Всегда будь послушной девочкой и тогда выживешь. Строптивых тут не любят, запомни крепко-накрепко. Или будь ласковой, как кошка, – тоже хороший способ остаться в живых. Выбирай сама, – и повернулся к выходу.

– Меж гнилыми яблоками выбор невелик, – процедила я, вытирая рот рукой.

– Что?! – его худая спина напряглась, и мужчина медленно повернулся, впился в меня изумленным взглядом. – Что ты сейчас сказала?

– Простите, господин, сама не знаю, что мой язык болтает, – я опустила глаза, решив последовать его же совету и стать сразу и послушной, и ласковой. Ещё, хотелось бы невидимой…

– Напомни свое имя? – вдруг поинтересовался старик, и я неохотно, словно эти звуки скребли горло, выдавила: – Федерика.

С того раза я молча пью отвратительное пойло. Старик с хмурым видом наблюдает, затем берет меня за руку, слушая пульс, или, не прикасаясь, водит над телом руками, кивает головой и молча уходит. А я снова проваливаюсь в тяжелый сон без сновидений.

Просыпаясь, чтобы поесть, с трудом ворочаю тяжелые, словно камни, мысли в голове, пытаясь хоть как-то понять и принять то, что со мной произошло.

По вечерам ко мне приходит крупная, с крепкими руками и хмурым лицом девица, молча намазывает мое тело липкой, жирной мазью из принесенной маленькой склянки и тщательно втирает, пока кожа не начинает гореть. Затем наносит на лицо толстый слой крема из другой банки. Закутывает меня, словно мумию, в пахнущую травами простыню и так же, не произнеся ни слова, удаляется. Утром приходит снова, протирает мне тело влажной тканью и помогает надеть сорочку, а простыню уносит.

Однажды, едва она раздела меня, прикрывающая вход ширма отъехала в сторону.

– Господин! – служанка вскочила на ноги и согнулась в глубоком поклоне – на пороге стоял Али.

Холодные голубые глаза остановились на моем обнаженном теле, внимательно его рассматривая. И, как в прошлый раз, когда меня раздели перед ним, я вспыхиваю стыдом. Таким жарким, что, кажется от прихлынувшей к щекам крови лопнет кожа на скулах. Я дергаюсь и неловко тяну на себя край простыни, пытаясь хоть как-то прикрыться от его изучающего взгляда.

– Убери руки! – холодно командует работорговец и велит служанке: – Приступай!

Всю процедуру, пока неприветливые руки наносят и втирают мазь, а потом закутывают меня в лечебную простыню, Али стоит и молча смотрит. Я кусаю губы, чтобы не начать кричать или плакать от стыда и злости, и, не отрываясь, смотрю на его красивое лицо.