Когда замки лязгнули, шаги караульных удалились и Элиис осталась одна, сирин горько заплакала. Слезы катились из глаз, не подчиняясь уговорам рассудка. Боу, если и жив, сейчас в большой беде! А еще – ее слова, слова обладательницы полновесной капли божьей, сочли пустым капризом. Увы, нехорошо это и для храма, и для всего Древа: ведь она была чрезвычайно серьезна!

Как-то в книге, на время переданной через Лооту, девушке довелось прочесть пророчество, якобы увиденное одним из сиринов во сне, много поколений назад. Тогда синеглазые еще в большинстве рождались среди мужчин, защитников Древа. Этого звали Соув, по некоторым намекам можно было предположить, что принадлежал он к древней крови.

«Однажды храм разучится слышать голос тех, кому волей Сиирэл дано прозревать будущее», – записал сирин в книге жизни, недоступной простым людям островов. Еще он указывал: «Когда такое случится, Древо умрет. Иссякнет власть кораллового владыки, и сам древний род сиринов и сирен, детей богини, будет пресечен».

Элиис помнила и теперь, как по спине ползла холодная капля, делая чтение пророчества Соува едва ли не пыткой и словно свидетельствуя о том, что каждое слово в нем – правда. Она почти слышала голос родича, шепчущий в ухо. Время будто исчезло, и их не разделяли века… Соув не решился вписать в главный текст худшего, дополнив основное пророчество лишь смутными намеками. Он не утверждал, но предостерегал, что при невнимании к течению событий, при неготовности бороться с темной судьбой наступит совсем уж непостижимое и ужасное, велика угроза крайнего исхода. Соув боялся того, что острова обезлюдеют.

«Впрочем, Боу наверняка жив!» – упрямо убедила себя Элиис, сделав усилие и отстранив худшее из опасений. Сколько можно дрожать и всхлипывать, перемалывая в сознании труху одних и тех же страхов, напетых злым голосом! Надо верить в лучшее. И собственные слова о темной душе Гооза не станут исполнением древнего пророчества. Эраи найдет ее, выслушает, поверит – и тем спасет положение. Ведь владыка востока еще не стал коралловым араави! Он всего лишь ничтожество, по ошибке не утопленное гневливой волной.

И, надо признать, океан сейчас как раз в гневе. Потому что на стене поет Гооз, даже из подвалов его черное дело внятно сирину. Гооз сплетает свой ядовитый голос с силой жезла. Он будит океан, вынуждает подчиняться, пусть и против воли. Соленая вода темна и тяжела, слепо ворочаются валы, норовя задавить подлого сирену. Ищут его, щупают камни ладонями мокрого, всклокоченного пеной ветра. Но стихия, обманутая голосом, уже готова излить свой гнев на неведомых врагов Гооза и его хозяина. Тех самых врагов, о которых сирена упомянул, едва войдя в залу.

Элиис сняла с ожерелья массивную резную подвеску из дерева, отделанного перламутром. Осмотрела, осторожно царапнула ногтем тонкую, как нить, трещину, указанную при передаче вещицы самим Боу. Подвеска с едва слышным щелчком распалась надвое. Вот и обещанная отмычка. Девушка подошла к двери и вслушалась в звуки ночной крепости. Совсем как тогда, когда провожала брата…

Впервые со смутной тянущей болью подумала о том, что Коор мертв. Он, хоть и стыдно так думать, своей гибелью освободил Элиис от страха. Бросить старого коня, оставить в лапах злобного араави и сирены Гооза было бы трудно. Спасти Коора было бы невозможно. Эти нелюди, как она и сказала Роолу, беспредельно мстительны. Даже старого «коняку» обидят, лишь бы причинить боль его хозяйке.

Волны за толстой стеной пересыпали гальку прибоя, гомонили, хлопали в ладоши, взбивая пену и подбадривая растущий ветер. Ночь принесет шквалы, к утру разразится большой шторм. Хорошее время для побега.