В своих автобиографических признаниях, написанных в японской тюрьме в 1942 году, Зорге ни слова не пишет о своей матери, упомянув лишь о ее русском происхождении. Судя по всему, Нина Зорге разговаривала с сыновьями не по-русски, а по-немецки, из-за чего юный Рихард жил в двойном отчуждении: он рос вдали и от бурлящей восточной жизни говорившего на тюркском языке Баку, и от русскоязычной колониальной элиты города. Родной язык матери Зорге пришлось потом учить с нуля после переезда в Москву^>[12].

Вильгельм Зорге, безусловно, был “националистом и империалистом и всю жизнь не мог избавиться от впечатлений, полученных в молодости при создании Германской империи во время войны 1870–1871 годов”, – писал Зорге в своих тюремных записках. “ Он всегда сохранял в памяти потерянные за рубежом капитал и социальное положение”^>[13].

Однако, несмотря на непреклонный прусский патриотизм Вильгельма, семье Зорге, похоже, был присущ и бунтарский дух. В 1848 году прадед Рихарда по отцовской линии Фридрих Адольф Зорге примкнул к вооруженному восстанию против саксонских властей, а после неудавшейся революции в 1852 году эмигрировал в Америку^>[14]. Страстно увлекшись коммунизмом, он занял должность генерального секретаря Международной ассоциации рабочих, более известной как Первый интернационал, когда ее штаб-квартиру перенесли в Нью-Йорк в 1870-е годы. Он также поддерживал обширную переписку с эмигрировавшими в Лондон соотечественниками из Германии – Карлом Марксом и Фридрихом Энгельсом^>[15].

Для выросших в Баку детей Зорге “домом” была Германия, которой они ни разу не видели. Возможно, именно воспитание в изоляции, вдали от родины, стало причиной того, что Зорге потом всю жизнь чувствовал себя непохожим на других. Вильгельм Зорге переехал с семьей в Берлин, когда Рихарду было пять лет. Связи с Россией не оборвались: Зорге-старший работал в немецком банке, занимавшемся импортом каспийских нефтепродуктов из Баку. Но на своей новой родине Рихард никогда не ощущал себя как дома. “От сверстников меня отличало острое осознание, что я родился на Южном Кавказе, – писал он в своей тюремной исповеди. – Наша семья также отличалась во многих отношениях от обычных берлинских буржуазных семей”. Из-за иностранного происхождения матери и особенностей их эмигрантского прошлого “все мои братья и сестры несколько отличались от обычных школьников”^>[16].

Зорге поселились в богатом предместье Берлина, Лихтерфельде, “в относительном покое, свойственном зажиточной буржуазии”^>[17]. По его собственному признанию, в школе он был “плохим учеником, недисциплинированным, упрямым, капризным, болтливым ребенком”^>[18]. Он рассказал японским следователям, что “по успехам в истории, литературе, философии, политологии, не говоря уже о физкультуре, я был в верхней половине класса, но по другим предметам ниже среднего уровня”. Он мечтал, по его словам, стать спортсменом-олимпийцем по прыжкам в высоту. К пятнадцати годам юный Зорге страстно увлекся Гёте, Шиллером, Данте, Кантом “и другими трудными авторами”. В дальнейшем Зорге часто будет называть себя “школяром-цыганом” и “бароном-разбойником” в честь героев немецкой романтической поэзии. Особенно Зорге любил “Разбойников” Шиллера – историю героя, похожего на Робин Гуда, – грабившего богатых и защищавшего бедных^>[19].

Вильгельм Зорге умер в 1911 году, оставив всем детям приличное содержание. В доме Зорге “не было материальных затруднений”