Милиционеры с криком набросились на меня. Один оттащил меня от тела, а другой быстро прикрыл утопшего брезентом. Меня впихнули в толпу и приказали всем расходиться. Между тем, как я открыл брезент и тем, как меня оттащили оттуда, прошло не более пяти секунд, однако я запомнил каждую деталь. Намертво запечатлел ее в своем мозге. После этого я неоднократно видел во сне этот момент, с той разницей, что утопленник вставал и тянул ко мне свои сморщенные руки. Я просыпался от собственного крика и потом до утра не мог уснуть.

Итак, мне не пришлось быть экспертом по криминалистике, чтобы определить, что утопленнику не более месяца. Ну не мог он пролежать в воде все лето и не разложиться как следует. К тому же темные волосы, как и небольшой рост покойника, говорили в пользу непринадлежности его моему почти двухметровому тощему брату. Витька был увлеченной натурой. Он забывал поесть и поспать. Ему нужно было двигаться. В его сутках было в два раза больше времени, чем в моих. И, видимо, образовывалось это дополнительное время в основном за счет обеда и отдыха, столь необходимых мне.

Да и вообще, мы с Витькой были очень разными и внешне и внутренне. Внешне я походил на добродушного бурого мишку, плотного, но не толстого. Росту во мне к тому времени было около ста семидесяти пяти сантиметров, и, забегая вперед, отмечу, что я все-таки подрос до ста восьмидесяти двух сантиметров впоследствии. Волосы мои были черными, как у индейца, лицо широкое, круглое, улыбчивое, кожа смуглая. А вот брат мой был бледнокожим арийцем с голубыми глазами. Его, длинные для парня, светлые волосы были в постоянном бардаке. Я так и не понял, то ли они вились, потому что он был кудрявым, то ли просто хаотично спутывались, создавая видимость природных завитков. Но больше всего в Витькиной внешности с первого взгляда привлекал его орлиный нос. Это был выдающийся греческий профиль, острый с горбинкой. В купе с тяжелым пронзительным взглядом и взъерошенными назад волосами, этот нос делал Витьку похожим на птицу: мокрого воробья или охотящегося коршуна – по ситуации.

– Сережа! Сережа! Это он? – Услышал я голос, пробирающейся сквозь толпу матери.

– Нет! Не он! – Радостно ответил я, как будто это могло означать, что Витя жив.

– Ты уверен? – Уточнила она, приблизившись.

– Да. – Ответил и обнял ее. – Этот едва выше тебя.

Еще какое-то время все стояли, перешептываясь и переглядываясь, и вдруг относительную тишину разорвал душераздирающий женский крик. Я посмотрел туда, откуда он исходил, и увидел склонившуюся над уже неприкрытым телом женщину, очевидно, мать утонувшего.

– Пойдем отсюда. – Внезапно задрожав, сказала мама и потянула меня домой.

В каком-то смысле это была наша победа. Парень, пропавший восемь дней назад, всплыл, а Витька – нет. Что могло помешать ему всплыть, в случае утопления? Ведь к его ногам не был привязан груз, а рядом не было никого, кто мог бы придать его исчезновению насильственный характер…. Безусловно, я внес все эти события и мысли в «Дело об исчезновении Понамарева Виктора».

Говорят, неопределенность – хуже всего. Не знаю для кого это действительно так. Возможно, отец хотел бы, чтоб все это поскорее закончилось. Нам же с мамой легче было считать Витьку исчезнувшим без вести, нежели опознать его в распухшем трупе утопленника, лежавшего сейчас на берегу.

С того дня ничего особо не изменилось в нашем укладе, кроме того, что я начал играть на пианино. Каждый день после уроков Денис учил меня новым пьесам (гаммы я освоил довольно быстро). Как выпускник музыкальной школы, он авторитетно заявил, что у меня талант, и если я продолжу свое обучение, то за пару лет освою семилетнюю программу.