БЕККЕТ. Но вы могли сказать что-то другое.

ДЖОЙС. А что еще я мог сказать посыльному? Уходи? Поцелуй меня? Закуси трусиками своей сестры?

БЕККЕТ. А если ты пришел человек, продающий раков? Вы бы вставили «Не нужны мне раки» в вашу «Работу в работе»?

ДЖОЙС. Нет. Я люблю раков. Раньше я брал их у одной женщины в Сэндимаунте. Лицом она напоминала репу, но раки были отменные. Речь о том, мистер Беккет, что искусство во многом такое, каким я его творю, по крайней мере, мое искусство. Ваше может быть, каким вы пожелаете. Если будет на то ваше желание, это может быть многостраничный трактат о вашем запоре.

БЕККЕТ. Так человек выбирает искусство или искусство выбирает человека?

ДЖОЙС. Искусство выбирает человека, если он, человек, хочет быть выбранным. Но выбора по этой части у человека нет. И человек не должен считать себя выбранным навсегда, а неправильный выбор – это катастрофа, абсолютная смерть, но в итоге, если человек выбран, без последствий не обойтись, и последствия выбирают человека, тогда как человек последствий не выбирает. Господи, да что я тут наговорил? Такое ощущение, что уподобился Гертруде Стайн.

НОРА. Ты только раз встречался с Гертрудой.

БЕККЕТ. Да, на один раз больше, чем следовало.

ЛЮЧИЯ. Кто-нибудь хочет фруктовый пирог?

ДЖОЙС. А вот и приятное взгляду произведение искусства.

БЕККЕТ. Фруктовый пирог?

ДЖОЙС. Нет, моя дочь.

ЛЮЧИЯ. Я – не произведение искусства, папа.

ДЖОЙС. Ты – просто чудо.

ЛЮЧИЯ. Я бы предпочла, если ты ничего не имеешь против, не быть чудом, папа.

ДЖОЙС. Почему, любовь моя?

ЛЮЧИЯ. Потому что к чудесному нельзя прикасаться. На него можно только смотреть и восторгаться.

ДЖОЙС. А ты не хочешь, чтобы тобой восторгались?

ЛЮЧИЯ. Я бы предпочла, чтобы ко мне прикасались.

(Она смотрит на БЕККЕТА. ДЖОЙС смотрит на БЕККЕТА. БЕККЕТ смотрит на свои руки. Пауза. Громкий стук в дверь).

ДЖОЙС. Заходите.

(БЕККЕТ записывает).

(ЛЮЧИЯ на диване).

ЛЮЧИЯ. День за днем он приходит к нам, и в те дни, когда моего отца нет дома или он занят с кем-то еще, мне вменяется в обязанность развлекать мистера Беккета в гостиной. А поскольку очень быстро стало понятно, что мистер Беккет инициативу не проявляет, я наконец-то решила сделать первый шаг. (БЕККЕТ подходит и садится на диван, но не рядом с ЛЮЧИЕЙ. Тикают часы). Вы боитесь меня, мистер Беккет?

БЕККЕТ. Боюсь вас? С чего мне вас бояться?

ЛЮЧИЯ. Вам вроде бы никогда не хочется остаться со мной наедине. Вы предпринимаете немалые усилия для того, чтобы в комнате, кроме нас, находился кто-то еще. Это нормальное отношение к такой симпатичной молодой женщине, как я?

БЕККЕТ. Я стремился не навязывать вам свое общество.

ЛЮЧИЯ. Но мне ваше общество по душе. С вами куда лучше, чем с этим старым занудой мистером Макгриви или с весьма странным, с причудами, Эзрой Паудом. Мистер Паунд не очень-то вас жалует, знаете ли. Он называет вас высоким, унылым ирландцем. Я уверена, что он медленно сходит с ума.

БЕККЕТ. А кто нет? Кроме того, я высокий, унылый ирландец. В этом наблюдении нет ничего безумного.

ЛЮЧИЯ. Может, он еще не безумен, но проводит подготовительную работу. Я это вижу. Разумеется, он – поэт, а поэты всегда чуточку не в себе, и, если честно, некоторые говорят, что я сама довольно странная. Вы из их числа?

БЕККЕТ. Разумеется, нет.

ЛЮЧИЯ. Да, я не скрываю, что из всех живших и живущих я выше всех ставлю Чарли Чаплина и Наполеона, но не думаю, что из-за это меня нужно полагать странной. Я разработала гипотезу, согласно которой Чарли Чаплин и Наполеон на самом деле одна личность, что Наполеон никогда не умирал и вернулся Чарли Чаплином. Вы думаете, такое возможно?