Они подошли к двери и услышали прежде других теплый, как костер, голос за дверью.

Мин посмотрела на ‘Идиома. Почти треугольные остротой зрачки изучали готовность на его лице. Хатен’’’-Рид не знал, был ли готов к чему-либо, поджал губы и кивнул. Она толкнула дверь.

Свет в комнате оказался в разы сильнее, изобличал тени стульев – один стул, словно лишний, стоял в углу всеми замечаемый. На стульях в центре сидели кругом, друг напротив друга, немного людей – часть из них была пуста. В воздухе повисла разочарованная пауза.

Они были увлечены обсуждением новой книги, «Перенос внутрь», которую держал в тонкой руке человек-спичка. Его пыльноватая кисть была центром круга и не сочеталась с блестящим кофейно-клетчатым пиджаком; в кармане, у сердца, выставлялся платок с неровными инициалами «Х. Ф.»

Мужчина развернул к новеньким яркие глаза цвета забродившего шампанского.

– О, миледи Хинт! А кого это Вы привели в наш скромный клуб? Рабочий уже, между прочим, тридцать минут, – он постучал по руке, словно там были часы, но чувство времени у него было глубже кожи.

– Мистер, прощу прощения за опоздание. Это ‘Идиом. Он… – Мин посмотрела на парня, который пальцем наматывал сиреневую прядь и опускал глаза, – он хотел посмотреть, послушать.

– Ну что же вы тогда стоите, молодые дарования? Проходите, присаживайтесь. У нас, к сожалению, мест еще много. Целых двенадцать8, если считать те, что в коридоре. В точности как в знаменитом романе. Кто-нибудь читал?

Он обвел всех членов клуба, четверых – как и пустых в будущем стульев в центре, – и разочарованно добавил:

– Эх, молодежь… Теперь в мире такое перенасыщение книгами, что классику разве что в школе читают. Но, к счастью, в школе не учат, как читать! Для этого мы и здесь! Учимся читать!

Спичка залилась искрами смеха, столь яркого, что даже ‘Идиом улыбнулся и сел подальше от других.

К нему присоединилась Мин и поддержала улыбку. Как, кажется, и юноша через два места от нее.

Исподлобья догорали два, кажется, серых огня. Полноватым пальцем он стучал по невыразительному подборобку и, кажется, о чем-то даже думал, но грустно нависшие, до самого подбородка, брови скрывали мысли.

Притом одет юноша был по последнему плачу моды, кажется, хоть и безвкусно: скользкая куртка из прошлого века, широкие штаны завтрашнего дня, которые задирались до коленей и открывали высокие носки в кедах, танцующих неритмично.

– Мы обсуждали вот эту замечательную книгу, – повернулся человек-спичка к ‘Идиому и поболтал кирпичную обложку, словно изысканный бокал, наслаждаясь ароматом. – Вы знакомы с ней?

Все глаза, особенно тусклые серые, устремились на новенького. Духота, которая, как он думал, прошла, вновь напомнила о себе. Кожу изнутри растянули тупые иглы.

– А! Претрясно ж, только пришел, а все тебя слушают! – сказал Люнден.

«Я же опозорюсь!» – подумал парень.

– У нас вот позор так позор – на скале умереть. Ты ж не собираешься?

«Смогу ли.»

– Смогешь. Пока не потеряешь голову на плахе – это не позор.

«Ты просто не знаешь нашего мира.»

– Мне и не надо. Люди одинаковые, пусть и мнят себя изме́ненными.

‘Идиом сглотнул. Он ощущал взгляд рядом с собой тяжелее остальных. И не знал, хорошо ли это. Мин будто невзначай толкнула его кроссовком.

– Д-да, конечно, она везде, – сказал наконец парень.

– Отлично! Наш разговор зашел о ценности этой книги. Милорд Даккер, – он указал на человека, поправившего утонченные очки, через два стула от ‘Идиома, – считает, что ценность ее в крайнем вреде для общества. Вреде идеи, что человек может контролировать реальность. И он заметил, что автор не может считаться писателем, – человек в очках деликатно кивнул.