Ивата считал, что употребление металла менее благородного, чем серебро, несовместимо с княжеским достоинством; Камики же утверждал, что если уж защищаться от монашеской алчности, то лучше латуни ничего не придумаешь, и тут не до рассуждений о престиже. Каждый из них упорно отстаивал свой взгляд и яростно опровергал мнение соперника.

Тогда многоопытный Ямадзаки предложил компромиссное решение, заявив, что в обеих точках зрения есть много правды, но если монахи польстятся на серебро, с которого можно начать, то ничто не помешает позже заменить его латунью. С этим спорщики, разумеется, принуждены были согласиться. И наконец совет завершился решением приказать Сумиёсия Ситибэю сделать серебряную трубку.

Отныне при посещениях замка Нарихиро имел при себе серебряную трубку. Она была такой же весьма тонкой работы, все с тем же узором из мечей и цветов сливы.

Конечно, князь уже не гордился новой вещью так, как прежней, и редко брал ее в руки, даже разговаривая с первыми лицами. А если и случалось взять, сразу же клал ее на место. Ведь и табак из Нагасаки уже не казался ему таким вкусным, как это было, когда он курил золотую трубку. Впрочем, перемена металла затронула не одного Нарихиро. Как и предполагали трое верных вассалов, это произвело свое действие и на монахов. Однако вышло так, что результаты совершенно опрокинули расчеты самураев. Дело в том, что когда монахи увидели, что золото заменено серебром, то даже те, кто прежде стеснялся, наперебой бросились выпрашивать себе трубки. При этом не питавший особой привязанности даже к золотой трубке Нарихиро, естественно, нисколько не жалел серебряных и без колебаний дарил их по первой же просьбе. Под конец ему самому уже стало просто непонятно, дарит ли он трубки по случаю визита в замок или, напротив, приезжает туда, чтобы их дарить?

Узнав об этом, Ямадзаки Канъэмон, Ивата Кураноскэ и Камики Куроэмон вновь держали совет и решили, что теперь ничего другого не остается, как последовать предложению Камики и распорядиться изготовить трубки из латуни. Когда они уже собирались отдать приказ Сумиёсия Ситибэю, тут-то оно и случилось. К ним явился слуга с повелением от Нарихиро.

– Его сиятельство изволят жаловаться, что, когда у них серебряная трубка, монахи досаждают своими просьбами. А посему повелевают трубки делать из золота, как прежде.

Растерявшись, они не знали, что предпринять.

Котияма Сосюн ревниво наблюдал со стороны, как монахи наперебой спешили к Нарихиро за подарком. Однажды, когда Рётэцу радовался, получив трубку при посещении замка то ли в праздник урожая, то ли по какому-то другому случаю, он даже осадил его резким окриком в своей обычной манере: «Болван!» Ведь он и сам был бы вовсе не прочь получить серебряную трубку. Однако ему казалось слишком пошлым гоняться вместе с остальными монахами за совершенно одинаковыми поделками. Мучимый внутренним столкновением гордости с алчностью, он, словно говоря всем своим видом: «Ну, погодите, я еще вам покажу!» – с деланым равнодушием, но неукоснительно следил за судьбой трубок Нарихиро.

И вот однажды он заметил, что Нарихиро неторопливо попыхивает такой же, как и прежде, золотой трубкой, но никто из монахов, похоже, не решается просить ее. Тогда он, остановив проходившего мимо него Рётэцу, шепнул ему, слегка кивнув в сторону Нарихиро:

– Снова золотая, да?

В ответ Рётэцу изумленно уставился на Сосюна:

– Полно тебе жадничать, знай меру! Чего ради он принесет золотую, когда у него и серебряных столько выклянчили?

– Ну а тогда из чего же она?

– Верно, из латуни.