– Да некуда посылать, пропала она.

– Вот так, разъезжаются, теряются люди…

– Да не разъехались, она просто пропала… Уже в милицию объявляли, розыск был, да у нас если кто пропадет, ищи потом, свищи…

– Жалко?

– Еще бы не жалко, я ее любил все-таки, Ленку…

– Да, парень, я тебе не сказал… ты к этому дому не ходи, который сгорел…

– Что я там забыл?

– Вот-вот… и не ходи. Там тоже, говорят, люди пропадают… вот так, был и нету. Месяц назад у Андреича жена вот так на поле пошла через пепелище это, и все… и не дождались ее…

– Пропадешь тут с собаками вашими…

– Да они смирные…

– Ага, только лают, и размером больше слона…

Снова повернулся в постели – хотелось встать, вытряхнуть простыни. Вроде и крошек нет, и чисто все, хозяйка новые из шкафа достала, а такое чувство, будто крошки и песок вперемешку с клопами. Ей-богу, в машине бы лучше спалось… Лег на бок, что-то хрустнуло под локтем, бумаги какие-то, газетами, что ли, для тепла все проложили… В свете луны присмотрелся, понял, что держу письмо – как я его сюда притащил, совсем уже свихнулся, с письмами спать. Щелкнул фонариком. Ну конечно, Байкальская семнадцать, я бы еще это письмо на веревочку привязал и на шею повесил. Упорно не спалось, начало прихватывать сердце – как-то мерзко, потихонечку, но зловеще. Зимой бывает. Это хуже всего, когда вот так потихоньку, в прошлый раз все ныло, ныло, потом в больницу с приступом… Нашарил таблетку, сунул под язык, не колотись, неугомонное… нет, чуть-чуть все равно колотись, а то как же…

Встал, подошел к окну, тихонько, чтобы не растормошить хозяев. Хорошо у них тут, уютно, семья большая, как-то живут люди все вместе, и не ссорятся. Или они это при мне… Надо по комнате походить, успокоиться… Снова посмотрел на письмо, прочитал адрес, фамилию.

Меня как током ударило.

Нет.

Это уже слишком, бред какой-то.

Белых Елена Викторовна… Да мало ли Белых Елен на свете… тем более, Викторовных… Викторовен… не знаю. А ведь какое совпадение, хоть сейчас звони и говори милиции, что нашлась Ленка, только сгорела в доме…

Белых Елена…

Байкальская, семнадцать…

Я посмотрел на деревеньку, залитую лунным светом, поежился. Дом стоял посреди своих соседей, торчал, как вставленный зуб, красивый, умеют же строить… Я вышел на улицу, мороз охватил со всех сторон, дыхнул на меня. Ничего, я быстренько, пошел через перекресток, до дома, бегом, бегом, положить это чертово письмо, и бежать назад, в теплую постель, там еще кот придет, согреет… Где у них ящик… а ящика-то нет… Дверь была приоткрыта, я заглянул – собака… нет, собаки тоже нет, какие-то скамеечки, лавочки… Что-то как будто торкнуло меня – войдите, я вошел, положу здесь, под крышей, господи, только бы собак не было… Только бы не было… А то какой-нибудь бультерьер… Боже… Я положил письмо на скамейку, дверь с грохотом захлопнулась, я даже вздрогнул. Ветер… Развернулся к двери, дом полыхнул рыжим пламенем. Здорово горит, как будто облили чем-то, или бутылку со смесью бросили… Кто-то кричал в доме, я дернул дверь, попытался открыть, черта с два ее откроешь… Ткнулся в ворота, ворота не открывались, ну конечно, кодовые замки и все такое, изнутри-то зачем замки… черт, ограда-то как высоко… черт, черт, черт… пламя подбиралось, ближе, ближе, как жжет легкие… А ведь горячо…

…открыл глаза, долго смотрел на серебристый снег, на кисельное розовое небо. Молочные реки, кисельные берега. Приподнялся на локте, хозяева уже хлопотали где-то за занавеской, обсуждали что-то про цены, про бензин, про Чубайса, слышалось заливистое Мя-а-ау, ну чего тебе, чего, свое все съел, теперь наше съесть хочешь…