Дальше вспоминал отец. Он пришёл с ночной смены, лёг отоспаться. Вскоре его разбудила бабушка, которой сообщил кто-то из приехавших в Даниловку, что я умерла.

– Вставай, Андрей! – трясла она сына. – Люся умерла, надо ехать за ней и матерью. Сказали, она в аптеке ждёт.

Отец вскочил, бестолково стал одеваться, не соображая, что просовывает ноги в рукава рубашки. Потом оделся кое-как, выскочил в сени и разрыдался. Корил себя: я повинен в этой смерти со своим переездом!

Бабушка лучше владела своими эмоциями, в своей жизни ей довелось не раз хоронить своих и чужих деток. Она прикрикнула на сына, отец выбежал из избы. Что делать? Где искать лошадь? И он побежал в райцентр и не помнит, как всю дорогу он не шёл, а бежал.

Нашёл маму и меня в одной из квартир, и я была ещё живая. Отец выпросил лошадь у местного начальства. Гнал, нахлёстывая лошадь кнутом. В голове сверлила мысль: «Я не могу допустить этой смерти!»

Привёз домой. Ужас. Я хрипела и слабенько стонала. Грудка и живот вздулись. Синее личико. Отец побежал за фельдшером. Тот сделал мне какой-то укол, потом сделали клизму, чтобы освободить живот. А затем фельдшер безнадёжно махнул рукой и сказал: всё равно умрёт. Бедная моя мама сотрясалась от дрожи – плакала.

И тут взвилась бабушка:

– Ну да как же! Умрёт! Андрей, беги у кого-нибудь по соседям выпроси аржаных отрубей. А ты, Шура, перестань реветь! Найди марлю. Затопляй печку, грей в котелке воду. Дело надо делать, а не реветь! Не умерла ведь ещё Люська-то!

Отец вернулся быстро. С отрубями. Бабушка их распарила, переложила слоями марли, и в этот горячий компресс завернули моё умирающее синюшнее тельце, оставив открытой только головёнку.

Дальше вспоминала бабушка. Рассказывала мне уже взрослой:

– Глядим, лицо стало розоветь, ты завздышала, изо рта пошёл дурной дух, грудка и живот обмякли, и ты заснула! А потом и выздоровела! Дохтур, когда тебе уже семь лет было, узнал, что ты оживела, сказал: «Ну чудо, да и только!»

Бабушка любила пересказывать этот случай. Отец же не мог слушать её рассказ спокойно: темнел лицом и уходил. Лишь однажды – я была уже взрослой – он, всё ещё переживая прошлое, сдавленным голосом сказал:

– Да, доченька! Чуть мы тебя не потеряли.

А у мамы относительно меня развился постоянный страх за мою жизнь. Куда бы она ни шла, ни ехала, старалась оставить меня дома под присмотром бабушки. Старших мальчишек берут то в гости, то на покос, то за грибами-ягодами, а меня оставляют дома! Обидно! У меня тоже по этой причине развился комплекс. Я его называю: «Меня не взяли!» Уже взрослая, уже учусь, работаю, уже сама мама, но каждый раз, когда при стечении обстоятельств меня оставляли в стороне событий, я страдала: опять меня не взяли!

Но это ещё что – «меня не взяли»! Иногда меня вообще не было! В детстве я частенько листала семейный фотоальбом. Он был небольшого формата в светло-жёлтом переплёте. В его толстые картонные листы были врезаны фотографии членов нашего семейства.

На одной из фотографий вижу мою бабушку с толстощёким мальчишкой. Рядом большая раскрашенная утка. Спрашиваю бабушку, тыча пальцем в бабушкино изображение:

– Это ты?

– Я, – отвечает она. – А это Герка.

– А я где?

– А тебя ишо не было. Ты не родилась. Мы жили тогда в Баландино.

И на других нескольких фотографиях – «меня не было». Мне это странно и удивительно. Я мала, живу только в настоящем времени. Для меня нет ни прошлого, ни будущего. Я сейчас живу. И мои родители, бабушка были всегда. И я снова удивилась, когда узнала, что и родители мои не всегда жили вместе.

Вижу на другой фотографии мою маму с каким-то высоким дяденькой. В пальто оба. Стоят боком и держат друг друга за руки, словно прощаются. Лицом обратились к фотографу.