Часть шерсти оставлялась для домашнего рукоделия – вязать тёплые варежки и носки. Этим делом в нашей семье занималась бабушка.

И всё же главным нашим приобретением в те годы была корова. Её, 1942 года рождения, родители купили в 1946 году у башкир, поэтому имя у неё было тоже нерусское: Флюрка. Чёрной масти, с белой звёздочкой на лбу. Кормилица наша на долгие годы. Без всего, что она давала нашей семье, нам бы всем пришлось туго, несмотря на работу родителей в Непряхинском рудоуправлении в золотодобыче. А Флюрка ещё и с государством делилась своей молочной продукцией.

По своему малолетству я не интересовалась житейскими вещами. Разбирая бумаги, оставшиеся после смерти родителей, я нашла много любопытного для себя. Казалось бы, что интересного в сохранившихся разного рода квитанциях и справках? Да вот, например, есть документы о нашей корове. Один документ – обязательство, датированное 1947 годом и предписывающее Кузьмину А. А. сдать в колхоз «Красная Армия» в Верхних Карасях за пять летних (дойных) месяцев 130 килограммов молока 4%-й жирности. Ничего себе! 26 кг молока каждый месяц. А в 1948 году за 9 месяцев надо было сдать 5,6 килограмма сливочного масла. Положим, Флюрка выдавала в первозданном виде только молоко и, надо сказать, оно было густое, пахнущее луговыми травами, жирность его была куда выше 4-х процентов. Поставишь молоко стоять в банке, и на поверхности образуется слой сливок чуть не с четверть объёма. Чтобы уложиться в норму 4%, при молокосдаче определяли жирность молока и делали пересчёт. Я помню некое заведение, вроде бы как лабораторию, именуемую в обиходе «молоканкой», на другом краю площади, недалеко от второй нашей школы. Туда и носили молоко, а я бегала смотреть, как работает сепаратор, разделяющий молоко на сливки и «обрат» – обезжиренное молоко.

Ну всё-то от нашей Флюрки шло в пользу. Вот, например, такое неприятное дело – убирать после Флюрки навоз. Причём ежедневно. И чаще всего папка или бабка выкидывали его из стайки широкой лопатой в навозную кучу в углу двора. А когда набиралась высокая горка, кучу куда-то увозили. Часть перепревшего навоза использовалась для устройства парников под огурцы в огороде, а также для удобрения почвы. Надо сказать, земля на Южном Урале и так была плодородная: чернозёмная, жирная. Если бы не короткое лето, воткнутая, как говорится, в землю палка прорастала бы и давала урожай.

Двор отделялся от огорода плетнём. В плетне – калитка. Надо было не забывать её плотно закрывать, чтобы скотина не проникла в огород и не потоптала бы грядки. Но это была лишь часть огорода, засаженная картошкой, и на паре грядок рос лук для летнего потребления в зелёном виде.

Малый огород был отгорожен от большого невысокой добротной каменной стенкой. Часть каменной стенки имела открытый проём, через который можно было пройти в большой огород.

А ещё у каменной стенки в малом огороде находилось очень нужное место – уборная. Только теперь, зная многоплановость нашего дома (бывшая школа и швейная мастерская), я понимаю одну странность уборной: в её удлинённом помещении было четыре «очка» для свершения нужды, и она не запиралась изнутри. Неудобство, потому как, если кто-то шёл по направлению к уборной, надо было голосом дать знать, что помещение занято. Спустя какое-то время отец приделал изнутри железный крючок. А ещё в углу уборной он приделал наклонный жёлоб под пол уборной непонятного мне назначения. Это был примитивный писсуар для мужчин.

Наш большой огород со стороны улицы был отгорожен забором, а от соседских – Селивановского и Булатовых – огородов граница проходила по межам. Большой соблазн для ребятни: этак ненароком забрести в чужой огород и полакомиться соседским овощем – чужое казалось слаще.