И вот оно. Бескрайняя равнина тишины и одиночества в толще воды, там, где меня никто никогда не найдёт. Я слушаю тишину и нервно тикающие часы в прихожей, а на душе скребут кошки. Душу тянет вдаль, а у тела сил уже нет – все они были потрачены на бессмысленные ночи самокопания, на слёзы и алкоголь, на встречи рассветов и бесформенные нечеткие мысли.

Сил жить уже нет. И я в замкнутом круге. Я просыпаюсь, чтобы подумать о том, как заснуть навсегда. И засыпаю, чтобы утром проснуться и думать о том, как тяжела жизнь.

А затем я вновь возвращаюсь в себя, не понимая, сколько времени прошло и долго ли я стою в прихожей, слушая часы.

Так было много раз, даже в детстве мама мне говорила:

– Не витай в облаках, сынок, потом греха не оберёшься. Невнимательность тебе не к лицу.

– Да, мам.

Но стоило ей уйти куда-нибудь, как я вновь вперял взгляд в стену, пытаясь то ли разрушить её, то ли открыть портал туда, где меня никто никогда не достанет. И мне так хотелось сбежать от всего этого мракобесия: от отца-алкоголика и безвольной матери, которая никогда не могла постоять за себя, а уж тем более за меня. Сколько раз она молчала, смотря мне в глаза, пока за мной гонялся отец и пытался выпороть своим армейским ремнём со стальной пряжкой в виде звезды, сколько раз она молчала, когда он кричал на неё и бил по щекам, а я не мог ничего не поделать с этим. Дикий спектакль умалишённых продолжался сравнительно недолго, и, как бы мне ни было стыдно это признавать, я был рад, что они погибли так рано.

Сначала похоронили мать. Вернее, похоронил отец, даже не сказав об этом мне. В то время я уезжал в другой город учиться, а мама заболела чем-то (или, может, отец снова наврал про её состояние) и я не мог быть с ней. Я писал письма в надежде увидеть её красивый почерк на бумаге, но когда я отправил письмо в последний раз в начале зимы в 1947 году, то ответа не получил. Отец упорно молчал или присылал поздравительные открытки и говорил что-то типа: «Всё хорошо, не беспокойся». Я не верил, а когда выдались пару выходных, то тут же приехал обратно в родной край.

Меня встретил пьяный отец. Бить меня он уже давно перестал, да и бояться его смысла не было – слишком он был старый и проспиртованный с ног до головы.

– Привет, Адам, мы тебя ждали, – еле выговаривая слова, произнёс он и пропустил меня в дом, приняв из рук один-единственный чемодан. Кинул его в прихожей и усадил меня на диван. Я молча смотрел на него, пытаясь прожечь его взглядом. Он в глаза боялся посмотреть, поэтому просто сидел и ждал чего-то.

– Где мама? – серьёзно спросил я.

– Ушла, – коротко бросил тот.

– Как ушла?

– Вот так вот. Не сказала ни слова и ушла.

– Давно?

– Пару недель назад. Не знаю, почему так произошло. Нет, нет, вру, конечно, знаю. Потому что я непутёвый муж и отвратительный отец.

– Надеюсь, она оставила последнюю записку, – с подозрением продолжал допытываться я. Он говорил довольно убедительно, да и на маму это было похоже, любая истерика, и она пулей вылетала из дома с криками: «Я больше не вернусь!».

А затем, конечно, возвращалась. Но в тот раз всё выглядело куда подозрительнее.

– Нет, не успела, – ответил он и запоздало прикусил язык.

– Не успела? А ты ей время давал?

– Нет, но…

Я начинал понимать, что что-то не так.

– Где мама? – я медленно поднялся.

Отец молчал, вперив глаза в пол, рассматривая блеск пустых бутылок из-под дешёвого пойла для тех, кому было нечего терять. Воцарилась тишина, а я продолжал ждать. Руки непроизвольно сжались в кулаки. Я готовился к худшему.

– Где она? – с металлом в голосе произнёс я, и тот взглянул на меня. В уголках его постаревших впавших глаз блестели слёзы.