Однако я не увидел над ними ни одного Жнеца. Пустые крыши, переулки, наполненные лишь липкой тьмой и грязью, огромные полупустые площади – ни единого следа.

В конце концов я остановился в небольшом доме, где хозяйка по имени Габриэла Ройт – миловидная женщина лет тридцати пяти с веснушками на носу и огромными голубыми глазами – сдавала комнаты совсем недорого, у меня даже оставались деньги на пропитание. Она дала мне комнату на втором этаже, откуда из окна открывался неплохой вид на широкую, залитую светом, улицу. На другой стороне я увидел небольшое кафе с огромными панорамными стёклами, откуда лился неяркий тёплый свет.

Так я и прожил три дня в полном одиночестве. Каждое утро Габриэла заходила ко мне в комнату и будила, легко тряся за плечо. Её прикосновения казались мне словно прикосновения матери по утрам, когда та будила меня в школу. Я открывал глаза и, глупо улыбаясь, смотрел на неё.

– Доброе утро, мистер Моргентау, – она улыбалась в ответ. – Вижу, вы как всегда в хорошем настроении.

– Когда вас вижу, то у меня всегда хорошее настроение, – отвечал я, садясь на край кровати.

– К сожалению, быть с вами всё время не смогу. Я замужем.

– Понимаю, – отвечал я. – Может, будем друзьями?

– Мы и так друзья, мистер Моргентау. Мы все – одна большая семья, – отвечала Габриэла и начинала протирать пыль, слишком эротично выгибаясь, пытаясь добраться до кофейного столика. Не могу сказать, что я её хотел, но эта женщина была мне симпатична – впервые за много лет одиночества. И каково было моё разочарование, когда я узнал, за кого она вышла замуж. Мистер Ройт был законченным пьяницей, постоянно дрался с кем-то у входа в дом, блевал прямо в холле, ругался и стучал среди ночи в двери постояльцам её маленькой импровизированной гостиницы. Однажды, на второй день, он постучался ко мне в комнату.

– Чего нужно? – щурясь от яркого света из коридора, сказал я. Передо мной стоял мужчина: весь в лохмотьях, с запёкшейся кровью на губах и руках.

– Да ты… кто ты, мать твою, такой? – еле ворочая языком, сказал он и опёрся на дверной косяк. – Ты что делаешь в моём доме?

– Живу, я постоялец, – серьезно ответил я, понимая, что с такими людьми лучше разговаривать осторожно, ибо любое слово могло спровоцировать его на драку.

– А какого хрена ты тут живешь? – продолжал гнуть свою линию мистер Ройт. – Тебя Габриэла пустила что ли?

– Да.

– Чтобы завтра тебя здесь не было, – тихо сказал он, нагнувшись практически вплотную. От него несло перегаром и блевотиной. – Понял меня?

– Господи, Норман, что ты здесь делаешь? Я тебя уже спать уложила! – из другого конца коридора на него бежала разъярённая миссис Ройт. В тот момент мне было её по-настоящему жаль, но любовь зла – полюбишь и пьянь.

– Золотце, не мешай, – заплетающимся языком осадил её Норман, – не видишь, я тут с человеком разговариваю.

– Отстань от него! Иди спать, алкаш! – она взяла его за руку и повела к лестнице на третий этаж.

– Хэй, отпусти меня, женщина! – он пытался вырваться, но хватка его слишком ослабла из-за влитого внутрь количества алкоголя. – Мы с тобой ещё не закончили, урод! Завтра я тебе рожу-то разукрашу, если увижу утром!

– Извините, ради Бога, – говорила Габриэла, толкая своего непутёвого мужа к лестнице. – Это нечасто бывает.

– Ничего, к такому можно привыкнуть, – отвечал я, понимая, как ей тяжело с ним. – Доброй ночи, Габриэла.

– Доброй ночи, Адам.

Затем закрывал дверь и заваливался спать.

Наутро четвёртого дня я не выдержал и спустился в кафе напротив. Внутри было довольно просторно и даже мило: круглые столики, расставленные по залу, светлые полы и мятного цвета обои на стенах. Сверху свисали простенькие люстры с газовыми лампами. Я удивился, ведь весь мир понемногу переходил на электрические. Видимо, для антуража, подумал я, садясь за столик возле стены.