Повисло неловкое молчание. Я смотрел куда-то в пустоту, Клаус с Лили вперили свои взгляды в меня.

– И тебе это нравится? – мой друг первый нарушил тишину, пнув пустую бутылку, одиноко стоявшую возле дивана.

– Ещё как, – ответил я и измученно улыбнулся. – Не видишь, я цвету и пахну.

– То, что ты пахнешь, мы чувствуем. Помойся хоть! Сколько ты не выходил из дома?

– Недели две-три, может, больше. Да мне и не нужно, – отвечал я, закуривая ещё одну сигарету.

– Ты теперь отшельник? Или просто из ума выжил? – усмехнулся Клаус.

Я не ответил.

– Пойми, – продолжил тот, – мы пришли, потому что волнуемся. Чем ты вообще занимаешься, а? Прожигаешь свою жизнь ради какой-то бутылки виски? Это не должно было сломить тебя, я думал, ты сильнее. Видимо, ошибался.

– А сам-то… – буркнула Лили, – не помнишь, как я с тобой боролась?

– Это было очень давно, и вообще не вмешивайся! – с раздражением в голосе ответил Клаус.

– Как мне не вмешиваться, он и мой друг тоже.

– Ах, ну тогда пожалуйста, вправь своему другу мозги, – Клаус встал и вошёл в кабинет, откуда продолжала играть одна и та же песня. Спустя полминуты она оборвалась, и в доме воцарилась практически могильная тишь.

Лили смотрела на меня. Я на неё.

– Ну, что скажешь? – я не выдержал первый.

– А что тут скажешь… – расстроенно ответила она. – Покатился, пустил жизнь по… не буду вслух говорить, ты и так всё знаешь, Адам. Меня только мучает вопрос: почему? Что-то стряслось?

– Всё просто чудесно, клянусь, – соврал я, положа руку на сердце. Мне хотелось бы рассказать хоть кому-нибудь, но знал, что меня никто не поймёт, посчитает сумасшедшим. Все от меня отвернутся, а это то, чего я боялся больше всего на свете.

Одиночества.

– Не ври мне, Адам, – тихо сказала Лили. – Я же вижу, тебе плохо. Отчего?

– Я… я… – мой голос стал неожиданно сиплым и неуверенным. Мне хотелось рассказать ей, но я знал, чем это может кончиться. – Я не могу сказать, прости.

– Это почему же? Мы с тобой уже давно знакомы, почему бы не поделиться тем, что тебя беспокоит? Глупо молчать, когда есть, что сказать, – серьезно сказала женщина и, положив руки на колени, сжимала своё плотное платье синего цвета.

– Ты подумаешь, что я совсем уже голову потерял, – помотал головой я. – Не хочу в психушку, не место мне там.

– Просто скажи. Вряд ли мы куда-то тебя отправим, – сказала Лили, затем наклонилась чуть ближе, – скорее всего Клаусу будет даже лень идти куда-то, уж поверь мне, а я не пойду и подавно.

– Страшно.

– Что страшно?

– Мне страшно.

– Но почему?

– Потому что всё, что я вижу перед собой – это чья-то смерть. Я видел это слишком много раз, Лили, я так больше не могу. Не выдержу, не могу.

– Тихо, тихо, – она пригласила меня сесть, я плюхнулся на диван рядом с ней, смотря в стену, чувствуя, как мысли неприятно опоясывали голову, словно стальной обруч с шипами.

– Ты… видишь смерть? – осторожно переспросила она.

Я посмотрел на неё. Она была такой хрупкой в тот миг, такой хрупкой и такой желанной, но я понимал, что уже никогда не смогу ничего сделать с собой. Уже тогда осознавал, что это – начало конца. Я устало улыбнулся ей и протёр грязным пальцем глаза. Она ответила своей слегка желтоватой улыбкой.

– Вижу смерть, Лили, представляешь. Каждый грёбаный день я вижу как эти твари сидят на крышах и ждут своей очереди. Уроды.

– Какие твари?

– Огромные, до дрожи противные, – ответил я, затем встрепенулся и понял, что наговорил лишнего. Они потом этого так просто не оставят и будут гнаться за мной, чтобы такой дурак как я не разгуливал по городу. – Забудь, Лили. Я и сам ничего не понимаю. Может, это потому что я почти не сплю.